когда деньги из казны получаешь, не споришь… этот вопрос тоже сам решишь. Если придётся — собственную силу положишь, резерв полезно опустошать. А надобно — так лопату бери… Чтобы нечистот в городе не было! Закон сам напишешь, я подпишу, — лорд встал, а Файлирс хаживал при нём взад-вперёд, — свободен. Напишу, ежели что забыл…

Не хватит! Даже, расчисти он город за ночь, этого не хватит. Болезнь расползлась уже по всей земле, добралась и в его страну. В одном только Келсе почти восемьдесят тысяч человек, что живут бок о бок. И как остановить хворь, как лечить… ничего не ведомо! Два дня, как в столице начались смерти. Люди сгорают за несколько дней…

Теперь и Эля знает!

Со всей злостью Файлирс распахнул окна в тронном зале. Ноябрьский ветер с радостью принял приглашение и в миг заполнил высокие своды хранилища достоинства ондолийских королей. Если ничего не сделать, на земле не останется ни одной души. С такой скоростью умрёт и он сам, и подданные, и Эля с нероджённым сыном в утробе.

И сколько ни было бы дел сейчас у государя — есть только одно место на свете, где осталась капля покоя.

— Прикажи седлать коня, — распорядился холопу, что ожидал поручений.

Права она, нельзя сейчас ездить никуда. И к ней, особенно нельзя, когда может статься, что заразили уже короля. Только и она уже тоже занемочь могла, с крестьянами говоривши. А если с ней… Если что случится, Файлирс никогда не сможет простить себе, что не увидал её…

Не хватало ещё, чтобы донесли ей, что в народе о ней говорят… Если уж он и от этого оградить её не в силах, на что вообще способен такой король!

Скачка до Эль-Кьери всем хороша! Что недолга и не скора, самое то, остыть и не взъяриться от долгой дороги. Сопровождения он не взял. Каждый ондолиец сейчас своим животом озадачен, ни к чему отвлекать.

Он подъехал к посту, что стерёг ворота, с одним лишь приказом: никого не впускать, а коли кто покидает дворец — тут же докладывать. И тут не справились, окаянные…

— … это ж што ж ты… хошь, шоб мы потаскухины повеленья выполняли? — не надобно времени, чтобы сложить дважды два. Поводья заскользили в вспотевших дланях короля. — Мало ль што королевская, — говоривший харкнул и сплюнул, не замечая, или не считаясь с одиночным всадником в чёрном плаще, тот приблизился со спины, — всё одно шлюха. Сегод…

— В другие времена, — глас служивого звучит непоколебимо, — я бы тебя, холопа, на месте бы отправил к создателю. Да болезнь в…

— Дык от неё, от подстилки королевской и болезнь пришла! Шалава заморская, ведьма…

Алирик не выдержал. Сотник, не просто воевода, он, мужчина, первым делом. Пусть Эля сама того не видит, но видит Файлирс. Видит, и чует гнев обычного мужика, любимую женщину которого посмели оскорбить. Он не бил караульных магов магией — ясное дело, они ему не ровня. Не вызывал на дуэль чести. Он говорил с быдлом на их языке. На языке силы. Твари человеческие такой токмо и внемлют.

Первый удар свалил опешившего дозорного, второй уже был лишним, только и первого мечника Эстесадо Файлирс сейчас понимает. И предотвращать второй удар он не стал.

Молодец. Файлирс бы не ударил своего человека. Он сразу бы убил.

Лишь когда на спину Алирика прыгнул напарник той свиньи, чем отвлёк мечника, что тот пропустил удар…

Он бы не пропустил, если бы не истинный гнев. Коли бы не чувства. Что с одной стороны хорошо — он и собой княгиню свою закроет, ежели будет нужда, но с другой — рассчёта нет, хладности в решениях.

— Хватит.

Краткое слово и все замерли. Мечник поднялся, легко поклонился не как вассал — королю, как воин — воину.

Убрать челядь сейчас — оставить дворец без охраны. Или…

Если своим людям он самое дорогое доверить не может, наверное, придётся…

— Вызови верных людей… из своих. Пост держать…

Алирик понял и вызвал.

— Она знает?

Воевода нахмурился, прежде чем ответить, ладонью стёр кровь со щеки.

— О том, что её полощут в каждой ондолийской сральне — нет.

Вот и хорошо. Даст создатель, и не узнает.

— Она знает, что королева твоя в бремени, добрый люд донёс, — сказал служивый опосля заминки. Немногословный от природы Алирик не привык совать нос в чужие дела. Но княгиня… особых знаний не надобно, чтобы понять — скоро разрешится от бремени. А в таком положении бабы особливо уязвимы. То, что княгине его приходится сносить из-за ондолийца… ревность и мелочная злость не чужды и дружиннику. Он в конце-концов, просто человек. Мужчина. Вот сейчас, во дворец войдёт и станет сильным и неуязвимым…

— Эти что? — мужчины забыли уже о стражниках, что побелели хуже снега. Алирик напомнил.

Волна злобы схлынула и нынче уже не было желания повспарывать животы лающей черни. Наказать — показать народу, что он прав в сплетнях. Отпустить — пойдут поносить дальше.

Кандалы, что магию держат и вся недолга.

— Пусть посидят пока, — Файлирс прикрыл дверь сторожки. — Позже решу.

Два всадника уже подъезжали к дворцу, когда Файлирс услышал:

— Увезти её надобно. Спрятать. От люда и чумы, — Алирик смотрит прямо перед собой, молвит тихо, словно сам себе: — ей рожать скоро. Ежели придёт кто — не сможет в помощи отказать, а они уже идут. Одно дело не пропустить, совсем другое с порога прогнать. Да и люди… расстроится шибко, узнав, что судачат…

“Конечно, увезти. А ты с ней поедешь. Не я. И ты рядом будешь, всем видом показывая, что всегда подле неё, тогда как я — далече… Да и куда ехать… нет более безопасных мест… ни от людей, ни от заразы”.

Элькерия.

И вот завсегда так — стоит только очам скреститься, как умирает всё. Ни звуков, ни света, ни людей. Словно мы вдвоём.

Опомнилась я лишь когда объятия сомкнулись, губы — его, мои, беспорядочно целуют лицо, его, моё… и стоим мы в аккурат посреди зала.

— Цела…

— Живой…

Неважным стало, что каждому надобно в своём дворце сидеть, людей не видеть. Зачем тот мир, что в безопасности, но без него…

— Эля… поедем со мной… — прошептал мне в волосы. — Знаю, что нельзя, опасно… только как зверь мечусь в той клетке, не зная, что с тобой здесь…

— Поедем… — срывается само собой. Когда разум засыпает. Там я и пригляжу за ним.

И как всегда — не надобно мне и глаз поднимать, по биению сердца в могучей груди,