Таким образом, ни один администратор не возьмет на себя смелость запретить банкет, если его задумали устроить нотабли любого города, большого или маленького. Он может лишь надеяться на то, что некоторые депутаты от оппозиции последуют примеру аббата де Прадта. Он, будучи в 1820 году проездом в Клермоне и выслушав серенаду, исполненную в его честь, «имел довольно ума, чтобы отказаться от банкета, который некая секта [самые пылкие либералы] желала устроить в его честь, и выехал в свое поместье близ Иссуара»[181]. Однако, как признавал в своем ответе префекту Изера министр внутренних дел: «Противиться устройству подобных банкетов значило бы навлечь на себя обвинения в произволе, а это, пожалуй, нежелательно; мудрая же политика состоит в следующем: отстранять от банкетов людей здравомыслящих и равнодушных, надзирать без шума, но пристально за ходом этих сборищ, узнавать в точности имена главных зачинщиков и пребывать в готовности ответить на происшествия более серьезные, которые могут напрямую нарушить общественное равновесие»[182]. Администратор может, а зачастую полагает даже, что обязан воздвигать как можно больше препятствий перед организаторами того, что рассматривается «как деяние если не враждебное государству, то во всяком случае оппозиционное по отношению к нему». Префект может помешать сдаче внаем театральной залы, если она находится в собственности города; если же она принадлежит частному лицу, можно намекнуть этому собственнику на все, чем тот рискует, сдав ее: многие влиятельные особы из местной элиты могут в отместку порвать с ним или выказать ему свое нерасположение. Префект может оказать давление на гостей, указав им на неприличие их поведения или на риск, которому они себя подвергают: ведь они попадут в весьма смешанное общество, окажутся рядом с особами куда более низкого состояния. Префект может также отказаться дать в распоряжение организаторов банкета нескольких жандармов или пожарных и предоставить комиссарам самостоятельно справляться со всеми проблемами. Наконец, он может рискнуть и, назначив прием в префектуре на тот же день, что и банкет, поставить нотаблей перед выбором: кто не с правительством, тот против него… Именно так поступил префект департамента Об осенью 1829 года; он пригласил гостей в префектуру в тот же вечер, когда местные либералы чествовали своего депутата Казимира Перье. Сколько можно судить, он был доволен успехом своей уловки, поскольку таким образом сумел отвратить от банкета оппозиции всех чиновников и даже, на что он поначалу не рассчитывал, основных членов суда и торговой палаты. Тем не менее банкет, как и в предыдущие годы, состоялся, причем в нем участвовали более ста шестидесяти подписчиков[183]. Как бы там ни было, очевидно, что если банкет, так же, например, как и серенаду, можно было запретить в публичном пространстве, то в случае, когда для банкета отводилось пространство частное, администрация не могла противиться его проведению; главное, чтобы нашлись нотабли независимые и решительные, готовые взять на себя инициативу и выполнить намеченное. Власти тем более не могли выступать против банкетов, что, напомним, и их участники, и их противники видели в банкетах прежде всего праздник. Но отнюдь не только праздник.

В предыдущей главе, где речь шла о банкетах компаньонов, представителей одного и того же ремесла или даже франкмасонов, мы показали связь, которая существовала в XIX веке между трапезой и формальными сообществами, подчиняющимися правилам порой гласным, но чаще всего негласным, сложившимся от века. В общем виде можно сказать, что ни одна ассоциация, ни одна корпорация не обходилась без своего ежегодного банкета. Остается выяснить, нельзя ли пойти дальше и исследовать природу отношений между таким точечным мероприятием, как банкет, и постоянно действующими политическими организациями — избирательными комитетами или либеральными ассоциациями, которые, возможно, также функционировали в этот плохо изученный период эпохи Реставрации.

В конце 1819 года королевское правительство, тем более встревоженное электоральными успехами независимых, что успехи вовсе не сопровождались отступлением ультрароялистов, и шокированное избранием в палату депутатов от департамента Изер аббата-расстриги Грегуара, бывшего члена Конвента и «цареубийцы», решило обратить внимание на ассоциацию, которая в ту пору считалась главным рассадником либерализма, а именно Общество друзей свободы печати. Довольно поздно обнаружив, что в него входит гораздо больше разрешенных двадцати человек и что члены его с большой регулярностью собираются в парижских квартирах кого-нибудь из его руководителей, министерство Деказа возбудило дело против двух таких гостеприимных хозяев, полковника Симона-Лоррьера и г-на Жеводана, за нарушение статьи 291 Уголовного кодекса. Разумеется, высокопоставленных участников никто трогать не стал: ни герцог де Брой (который, правда, за некоторое время до того отдалился от ассоциации), ни граф де Тиар, ни Лафайет, ни даже Манюэль, у которого общество собиралось с такой же регулярностью, привлечены к суду не были. 18 декабря 1819 года исправительный суд департамента Сена приговорил каждого из двух обвиняемых к штрафу в 200 франков и объявил общество распущенным[184].

Нетрудно догадаться, что газеты, близкие к «независимым», выразили протест сразу после объявления о начале судебного преследования и принялись искать юридические аргументы в защиту обвиняемых. Они стремились доказать, с одной стороны, что статья наполеоновского Уголовного кодекса была направлена прежде всего против религиозных сект (таких, например, как Малая Церковь[185]), а с другой — что переход от имперского деспотизма к конституционному режиму подразумевал непременную выработку нового, либерального закона об ассоциациях, подобно тому, как это было уже сделано в отношении прессы. Журналисты исходили из того, что молчаливая терпимость, с какой министерство в течение полутора лет взирало на практическое пользование свободой собраний, была равносильна негласному признанию его законности. Но особенно поразительно выглядит аргумент, выдвинутый одним из корреспондентов «Минервы». Почему, спрашивал он, королевский прокурор из Лувье не предъявляет обвинений также и организаторам банкета в честь трех независимых депутатов, только что, 31 октября 1819 года, состоявшегося в Ле-Нёбуре: разве не очевидно, что гостей, «которые все до единого принадлежали к числу местных нотаблей», было больше двадцати (в общей сложности сто семьдесят) и что собрались они в день, назначенный заблаговременно, чтобы обсудить предметы политические или иные? Другими словами, если можно устроить банкет, отчего же преследовать ассоциацию?[186]