Поэтому за одним столом на банкете сидят бок о бок протестанты и католики. В списке, отправленном министру, префект Нижнего Рейна обозначил вероисповедание подписчиков, принявших участие в банкете в честь Бенжамена Констана. Протестанты составляют подавляющее большинство, но из ста семи подписчиков семнадцать — католики (а в списке адвокатов из десяти присутствующих католиков шесть). Префекта удивляет наличие в списке депутата Сагльо, поскольку он не только католик, но и связан узами свойства с Юманном, который, судя по всему, ненавидит Констана. Отчеты о банкете в «Бургундском винограднике» называют в числе гостей банкира Бенуа (Бенедикта) Фульда, чье иудейское происхождение ни для кого не составляло тайны. Наконец, нужно напомнить, что роялистская пресса была особенно скандализирована присутствием на знаменитом парижском банкете двух «цветных» гостей. «Белое знамя» в связи с этим клеймит позором не только тех депутатов, которые приняли участие в «кабацкой оргии», но и тех, которые в ней не участвовали, а потому «не смогли чокнуться с мулатами Фабьеном и Биссетом и высказали комиссарам либерального пикника свои подлые сожаления по этому поводу»[212].

Мы видели, что начиная с весны 1820 года перед лицом власти, которая совершила явственный крен вправо, столичным и провинциальным либералам пришлось отказаться от тех форм политической деятельности, какими они пользовались прежде, и искать новые. Парламентский путь был, судя по всему, закрыт из‐за роялистского большинства, которое благодаря закону о двойном голосовании должно было еще усилиться ближайшей осенью и в котором число ультрароялистов постоянно увеличивалось. Пресса, по крайней мере на время, вновь подпала под власть цензуры. По этим причинам часть либеральной парижской молодежи решила заняться тайной деятельностью и в союзе с крайне левыми депутатами Лафайетом, Манюэлем и д’Аржансоном готовить государственный переворот. Первой попыткой стал заговор 18 августа 1820 года, раскрытый в последний момент. Тогда для большей надежности несколько юношей основали под покровом не слишком ортодоксальных масонских лож разветвленную тайную организацию по образцу итальянских, а точнее, неаполитанских карбонариев.

Но на подготовку государственного переворота могло отважиться только ограниченное меньшинство решительных борцов: студентов, приказчиков, отставных офицеров и унтер-офицеров, тоскующих по наполеоновской армии; что же касается большинства городского населения, оно для выражения своего отрицательного отношения к реакционной политике правящего режима нуждалось в формах публичных. Поэтому с лета 1820 года начались поиски таких форм — открытых, мирных и по возможности законных, в которых свои политические чувства могли бы выплескивать не только немногочисленные представители цензитарной элиты, но и простые патриоты. Если прибегнуть к словарю социологии общественных движений и использовать понятие, введенное в обиход Чарльзом Тилли, либералы 1820 года изобрели специфический репертуар политического действия, в который входили формы различного происхождения, и одной из них, занимавшей особое место, как раз и был банкет[213].

Матрицей этого репертуара следует, я думаю, считать события, развернувшиеся в Бретани, а особенно в Бресте, летом 1820 года. Там были пущены в ход все способы привлечения общественного внимания, которые позже, как мы увидим, были использованы на всей территории Франции. Первым из них стало использование в политических целях «кошачьих концертов», устраиваемых под окнами нежелательного приезжего; концерты эти повторялись несколько вечеров подряд до тех пор, пока толпу не удавалось разогнать, а это порой оказывалось делом нелегким: брестская национальная гвардия, судя по всему, проявляла на редкость мало усердия и настойчивости. Брестские либералы опробовали этот прием предыдущей осенью, когда в город прибыла религиозная миссия; под напором местной молодежи священникам пришлось убраться восвояси, а власти даже не вмешались, что произвело некоторый шум[214]. Во время приезда в Брест депутата и генерального прокурора Бурдо хорошо одетые молодые люди устроили «кошачий концерт» и ему[215]; однако в дальнейшем эта форма применялась довольно редко. Дело в том, что такие «концерты» легко опускались до грубостей и жертвы воспринимали их как глубоко оскорбительные. Поэтому либералы, даже весьма продвинутые, относились к ним весьма прохладно (в июне 1830 года «Трибуна департаментов» объясняла, что это не что иное, как варварский обычай, распространенный в Центральной и Южной Франции[216]); либералы стремились оставить о себе и своих сторонниках лестное впечатление, а «кошачьи концерты» ничуть не соответствовали этому светлому образу. Зато серенада — положительный двойник «кошачьего концерта» — пускалась в ход довольно часто.

Серенада — дань почтения выдающейся особе, зачастую местному либеральному депутату или администратору, оставившему по себе добрую память; ее исполняют перед гостиницей или домом, где он остановился, либо перед его собственным жилищем. Для этого довольно всего нескольких музыкантов, часто любителей; порой для этой цели используется оркестр местной национальной гвардии. Очевидно, что те — вполне возможно, совсем немногочисленные — люди, которые берут на себя подготовку серенады, желают превратить приезд депутата в событие, сделать так, чтобы о нем узнали все, а не только избиратели. Звучит музыка, раздаются крики «Виват!», порой виновник торжества обращается с балкона к толпе любопытствующих и сочувствующих, порой на соседних улицах устраивается иллюминация: все в городе должны узнать, что здесь что-то происходит. Завтра, послезавтра на рынке или ярмарке пойдут разговоры и просветят всех тех, кто не читает газет и не в курсе политических новостей. Важно не только мобилизовать избирателей, но также обратиться к общественному мнению, доказать, что депутат пользуется поддержкой всего населения, и тем самым накануне голосования косвенно оказать давление на самых робких, самых нерешительных избирателей, а быть может, даже повлиять на местные власти. Устроители серенады, как правило, не нарушают общественного порядка, а значит, не рискуют подвергнуться судебным преследованиям. А если бы власти попробовали силой прекратить серенаду, это вызвало бы всеобщее возмущение.