За баром не протолкнуться. Юноша бледный и две девочки с одинаковыми косичками ели прямо за пианино, сервировались на закрытой крышке – белая салфеточка, пиво, салаты. И вели беседу за современную поэзию, и для них это было серьезно. А девушка постарше пошла от угла к бару и по дороге вдруг из колонок ей что-то послышалось такое, захотелось потанцевать, и даже забылось про выпить. И она затанцевала с кайфом – одна. Больше никто в баре не танцевал, а ей правда было пофиг.

– Это вы наш официант? А что там на стене на иврите написано?

– Я не знаю, я армянка из Адыгеи. Еще что-нибудь принести?

И вот мы долго сидели там, уже на лучших местах, на диванчиках, пили вишневое пиво, ели всякие бикицеры, люди вокруг менялись, но испанец и русский еще говорили о Боге по-английски. Потом и они оделись и ушли, не прерывая разговора. И тут поднялась суета, с криком «попробую догнать» официантка выбежала на улицу, а парень за соседним столом тревожно следил за ней в окно: догонит – не догонит. Сказали, что кто-то забыл под большим столом сумку, и, конечно, потом оказалось, что я.

Мы шли обратно по улице Рубинштейна, и я в шутку сказала Асе (знаю-знаю, и в шутку не надо): вот умру – будешь плакать.

Она помолчала и серьезно ответила:

– Скорее всего.

Ей приходится быть рациональной. Но я так часто слышу не то, что хотела, что даже уже перестала хотеть. Это вроде бы значит, что выздоравливаю.

Я так и знала, что там хорошо. Ездила мимо, но хотела пойти по этой дорожке, заблудиться, выйти с другой стороны земли. Ну ладно, выйти на чужой остановке и просто пойти, пойти вглубь. Знала, дорожка выведет меня куда-то за Москву, куда-то дальше, чем я могу представить. Самое лучшее – то, что не можешь представить. Не можешь знать, как там. Но не бояться. И так и оказалось.

Мне нравится думать про 40 лет. Я наконец-то чувствую себя большой, красивой, сильной. Даже когда я в старой майке. В ней даже больше! Потому что в ней я – какая есть, без искусственных красителей. Мне нравится мой рост, мои ноги и эта распухшая еще в седьмом классе грудь. И я больше не сержусь на нее за то, что она не слушается конструкторов белья. Игнорирует и их, и меня, еле держится на широких лямках. Но зато больше не кажется тяжелой. Может, потому, что я научилась расправлять плечи.

Мне нравится, что я как нюхач слышу больше запахов, чем все. И как дегустатор различаю кучу оттенков во вкусе жизни. И как приемник со сбитыми настройками принимаю сигналы всех датчиков, особенно с кораблей, которые терпят крушения. И не путаюсь в этом хаосе звуков. Пучки запахов, цветов и смыслов сначала входят в меня, и в этот момент иногда бывает больно, но потом они летают внутри, как в космосе. Переворачиваются, нагревают и подсвечивают меня из глубины солнечного сплетения.

Как будто я только сейчас и повзрослела. Недавно. Недавно мне было тридцать и мне казалось то же самое. И я говорила, что не поменяю свои тридцать на двадцать. А теперь и в тридцатилетие не хочу. Мне сорок, и я наконец иду по той дорожке, по которой всегда хотела пойти. И там все именно так, как я думала. Как будто с другой стороны зеркала. Там немножко туман, от сырости, от нескольких дождей, которые промыли мне волосы и мозги. Которые струились по ямке вдоль позвоночника, щекотали и обещали хорошее.

Тут так зелено, что вспоминаются очки с зелеными стеклами и уверенность бабушки, что «зеленый цвет успокаивает». Очень успокаивает. Там сосны, овраги, тропинки и смешанный лес, и даже не важно, с чем смешанный. И пахнет хвоей и дачей, а значит, свидетельствует, что отдых есть и счастье есть. И не вообще, а тут – уже в моей жизни. И за ним не надо куда-то ехать, покупать путевки. Я уже за все заплатила.

И еще эти поезда, которые все время где-то рядом. Этот мягкий стук колес, который окружает, накрывает, замыкает в кольцо – и лес, и квартиру. И усиливает впечатление, что все, что едет, спешит, движется, – остается снаружи. А мы остаемся внутри.

Иногда не очень люблю людей, но обычно очень.

В палисадничке очень спокойно сидел кот. Сидел-сидел и по своим внутренним причинам слабо один раз мявкнул. Может, воспоминания накатили какие. Из окна первого этажа тут же высунулась женщина и произнесла классическое из анекдота:

– Барсик, это ты?

В ответном взгляде кота читалась бесконечная, почти супружеская усталость. «А кто же еще?» – сказал бы на его месте любой и подумал бы, что бабы – дуры. Но Барсик промолчал и остался неподвижно сидеть среди неподвижных стеблей мальвы.

Котов люблю тоже.

А в другом дворе и в другое время слышала, как мужчина спросил:

– Что это за дерево? Так красиво цветет!

– Это граната, – уверенно ответил парень в брюках с безупречными стрелками. И никто не удивился и не заспорил.

А цветы гранатового дерева правда красивые.

– Ой! Зай! Мы опять это сделали: зашли за водичкой, а накупили всякой дряни на восемьсот рублеф, – восторженно вскричал в «Пятерочке» мужчина с бородой, обращаясь к девочке в розовых роликах и розовом шлемике.

Зая не удивилась нисколько. Было ясно, что она у папы поздний ребенок, а 800 рублей – это далеко не предел в их хождениях за водичкой.

А кто-то сначала покупает в «Ашане» сок за 11 рублей и дает его маленькому сыну запить БигМак. «Никаких коктейлей, Егор!»

Мы тоже так делали. Но с тех пор наше благосостояние сильно улучшилось, и теперь мы можем купить сок в самом «Макдоналдсе».

После 40 я стала беречь кожу и хожу на море только по вечерам. Этим летом, уже в темноте полоская купальник, я увидела в прибое тысячи светящихся рачков. Один из них зацепился за мое кольцо и светился какое-то время после того, как волна отхлынула. Было красиво. Море мерцало. Я позвала дочку, мы вместе залюбовались свечением и этим моментом и обе его запомнили.

«Я не грустный, я сложный, – сказал доктор Хаус, – девчонкам нравится». И это правда. Но при этом сложных (особенно сложных женщин) путают с грустными, мрачными и, что еще хуже, несчастными. «Как у тебя все сложно!» – говорят обвиняющим тоном и считают это недостатком.

А чем плохо быть сложным? Это ведь значит, что у тебя много поводов заморочиться (углубиться, понять), но много и способов получить удовольствие. И это будет роскошное, многоэтажное, сложное удовольствие. Даже если это пиво с килькой. Потому что у сложных больше рецепторов, ассоциаций, усилителей вкуса. У них острее чувства и объемней реакции. И потому им меньше надо для счастья. Они настолько сложные, что могут радоваться простым вещам. Одни они и могут.

Знаете, хорошие духи, когда их нюхаешь на бумажечке, пахнут не так, как на теле, за ушком, не так, как на запястье, а к вечеру – не так, как утром. Утром легче, к вечеру – сильней. И в моем мире каждый человек и каждый предмет будто сбрызнут такими духами. Все в нем движется, все меняет очертания и смыслы, глубину и цвет, и чем дальше, тем интенсивнее. Это и называется взросление и зрелость, по-моему.