— Отнако, Ванька, кватит. Ноги все отпила, — стонет Ченка.

— Будя, хорош, — машет руками Сергей.

Уля тяжело повалилась на лавку, села, машет на себя ладошкой. А Иван всё не унимается, рвёт и рвёт голяшку словно желает вывести из строя не только пляшущих, но и музыкальный инструмент.

Вдруг с раскинутыми руками замерла Пелагия. Лицо потемнело, смотрит в окно — как будто увидела медведя. За ней застопорилась Ченка, остановилась на полусогнутых ногах, как будто кто-то сверху на голову оглоблю опустил. С распахнутыми мехами затих Иван, слетели с кнопок пальцы, закончилась музыка. Сергей по инерции всё ещё продолжал притопывать так, что в тишине звенели оконные стекла. Посмотрел на гармониста, подбодрил:

— Ну что же ты? Давай уж, доводи дело до конца…

Но Иван с шумом сомкнул гармошку, отставил в сторону, к печке. Пелагия на груди платок завязала, загремела посудой на столе. Уля стала ей помогать. Ченка потянулась за дошкой, которую скинула на пол во время пляски.

Посмотрел Сергей за спину, в окне увидел бородатое, обнесённое инеем лицо. Из-под бровей смотрит Агафон. Вернулся-таки из города. Вышел так, что ни одна собака на него не взбрехнула. Как волк, подкрался к оленьему стаду, и какое-то время наблюдал за происходящим. Наконец-то пошевелился, исчез за стеной. Тут же по крыльцу забухали крепкие хозяйские ноги, захлопали рукавицы, сбивая снег с одежды, и наконец-то, с клубами мороза в избу ввалился Агафон. Хлопнул дверью, обвёл присутствующих тяжёлой улыбкой и с хрипом поприветствовал:

— Здорово живёте!

Каждый ответил по-разному. Пелагия даже не посмотрела в его сторону, что-то глухо пробурчала в ответ. Уля молча покачала головой. Ченка торопливо затараторила:

— Трастуй, бое.

— Здоров бушь, — громко отреагировал Иван.

И только Сергей протянул ему руку для рукопожатия.

— Весело вы тут без меня… — сухо заулыбался Агафон. — Что празднуете? Что примолкли — продолжайте. Али меня спужались?

— Да нет, какое там. Мы ужо и так расходиться собирались. Хватит, хорошего помаленьку, — за всех ответил Иван.

— Да что там! Продолжайте, я вам всем хорошие новости принёс.

Снял суконную куртку, шапку, ичиги, присел на лавку за столом. Посмотрел на окружающих, испытывая терпение, неторопливо полез в свою котомку, что-то там шарил и наконец-то вытащил объемистый кожаный мешочек. Развязал тесёмочки, сунул руку, вытащил вчетверо сложенную плотную бумагу:

— Тебе, Иван. Из дома письмо, от матери, отца, братьев.

Тот осторожно взял послание, покрутил так и сяк — неграмотный, — и передал его Пелагии:

— Прочитай!

— Погодь, Ванька. Всем раздам, а потом читать будете, — перебил его Агафон, опять полез в мешок, вытащил конверт и посмотрел на Пелагию. — А это тебе…

Та так и подпрыгнула с лавки, медленно подошла к Агафону и быстро вырвала письмо. Она не верила своим глазам! Первый раз за всё время проживания на прииске ей пришло письмо! Посмотрела на почерк: «О, Господи, от Елены Николаевны, её рука». Едва сдерживая слёзы, чтобы никто не увидел, бросилась к себе в комнату и хлопнула дверью изнутри. Все переглянулись: что с ней? Уля поспешила вслед за Пелагией, толкнула дверь, но женщина не открыла.

— Не тронь, — махнул рукой Агафон. — Придёт время, сама выйдет. На-ка вот, смотри, что я для тебя принёс, — улыбнулся девушке и торжественно вытащил потрепанный томик. — Во, книгу!

Уля растерянно приняла подарок, зашептала губами:

— Лев Николаевич Толстой. Анна Каренина.

Прочитала переплёт, вопросительно посмотрела на Сергея — брать или нет?

Тот удовлетворённо покачал головой, улыбнулся:

— Бери, читай. Очень хорошая книга. Про любовь.

Уля негромко поблагодарила Агафона за подарок, отошла в сторону, стала перелистывать страницы.

С лавки вдруг вскочила Ченка, подбежала к Агафону, протянула руку и требовательно заявила:

— Мне потарок тавай. Всем тавал книгу, и Ченке нато!

— Тебе-то зачем? — радугой изогнул брови тот.

— Как зачем? — обиделась она. — У всех есть, у меня нет. Курить путу, как люча. Трупка натоела. Табак бумагу заворачивать путу.

Присутствующие засмеялись. Агафон закачал головой:

— Нет, книжки не курят, их читают. Кури лучше свою трубку. Я тебе и хорошего табака принёс, и… — выдержал паузу, хитро прищурил глаза. — И ещё кое-что…

— Что нёс? Кавари! — заинтригованная женщина подпрыгнула на месте.

Испытывая её терпение, Агафон в этот раз рылся в мешке дольше обычного. В первую очередь вытащил объёмистый мешочек с табаком.

— Вот, тебе и Ивану. Пополам разделите.

Ченка молча приняла из его рук подарок, отложила на стол и опять уставилась на руки дарителя. Агафон вздохнул, на этот раз шарил в котомке дольше обычного, потом разочарованно протянул:

— Эх, нету… наверное, потерял по дороге, что нёс…

Ченка обиделась, отвернулась, засопела:

— Эко! Как хутой кателок, — постучала себе по голове. — Там вота не тержится, а у тебя в голове лавикта. Карашо нато клати… Вдруг засобиралась, поправила дошку, надела шапку и решительно направилась к выходу.

— Ты куда? — задержал её Агафон.

— Пойду, отнако. Смотреть путу по лыжне, где потерял, что нёс.

Иван едва не упал со стула:

— Ты что, мать-телега, все триста километров будешь искать?!

— Так, отнако. Нато гляти, кароший потарок нато прать, пока снег не сыпал…

— Постой, — оборвал её Агафон. — Пошутил я, вот он, твой подарок!

И, торжественно приподняв руку, осторожно загремел металлической коробочкой.

Ченка — как пуля! Уже стоит рядом, выхватила коробочку, крутит в руках:

— Эко! Каварил, терял. Хотел Ченку обмануть! Нет, меня не проветёшь. Ченка знай, что нато телай, когта её хотят опманы-вай… — и хитро улыбнулась.

— Постой! — остановил Агафон. — Не тряси, просыпешь.

Взял коробку руками, открыл, стал показывать:

— Вот, смотри. Крючки железные, разные. Рыбу ловить. А вот нитка невидимая. Леска называется. К крючку, значит, цеплять надо, чтобы рыба не видела.

— Ой, бое! Карашо-то как, отнако. Гляди нато, крепкая, нет? — тут же попробовала леску на прочность руками, едва не порезала ладони, похвально закачала головой. — Эко! Тонкий, как паутина. А руки рвать не могут.

Попробовав на крепость леску, решила проверить крючки. Никто и слова сказать не успел, как она проворно взяла пальцами металлическую снасть, поднесла ко рту. И конечно же зацепилась губой.

Ещё не понимая, что с ней произошло, удивлённо приподняла брови, посмотрела на Агафона, как будто он был виновником случившегося. Тот побледнел: