В тот же вечер, после разговора с Аросей, я обратилась к отцу:

― Пап, мне совсем негде заниматься. В Москве снимать дорого, дома теснота. Мама сказала, что вы хотите купить мне пальто, ну, на те деньги, что я получила за практику... ― Отец приспустил очки на кончик носа и молча посмотрел на меня поверх стекол. ― Сделайте комнатку, что в пристройке на нашем участке. Я буду там заниматься и ночевать, когда задержусь. И тетя Лиза рядом живет.

― И правда, отец, ― поддержала меня мама, ― Когда я протоплю и приготовлю, а когда и Лиза.

На мое счастье, как раз вернулся из командировки Иван Иванович.

И вскоре комната была готова ― в ней было метров шестнадцать.

В пристройке проделали два окошка, стены промазали глиной ― снаружи и внутри ― и побелили, как это принято на Украине. Покрасили полы; у входа сложили печку-плиту с кирпичной трубой; чтобы было теплее, Иван Иванович пристроил сени ― из них одна дверь вела в комнату, другая в сарай, куда глубокой осенью загоняли до весны корову. Я приволокла два ящика, положила на них щит из досок, на него ― матрац; мама выделила подушки, одеяло и простыни. Все это богатство застелила пестрым покрывалом ― получилась отличная кровать. Иван Иванович, прирожденный столяр, сделал стол (его я покрыла белой с полосками скатертью, подаренной Лизой) и стеллаж от пола до потолка (верх пустила под книги, нижнюю часть ― под посуду). Принесла из дома два стула, разбросала ― для тепла и красоты ― яркие домотканые половики, а в довершение не удержалась и притащила любимую китайскую вазу, чудом спасшуюся от Возновича. Иван Иванович приладил в углу высокий, толстый чурбан, а я водрузила на него вазу и поставила в нее сосновые ветки с красными шишками. Удивительно уютная получилась комнатка.

В воскресенье пригласила Аросю «на смотрины».

Приехал и ахнул от восторга.

― С Раей ― в раю! — подхватил на руки, закружил меня по комнате

― Тише, тише, ― прошептала я. ― Мама за стенкой корову доит.

― А что, сейчас пойду и сделаю официальное предложение! Зачем откладывать?

― Ну, пойди, попробуй, ― подзадорила я.

― Иду! ― и шагнул за порог, в сени, остановился у открытой двери в коровник.

― Здравствуйте, Феодора Кронидовна, ― явно волнуясь, сказал он.

― Здравствуй, здравствуй, ― ответила мама. ― А я и не заметила, что ты приехал. Давно?

― Нет, недавно. Хочу поговорить с вами.

― Со мной? Поговорить? О чем же? ― удивилась мама, продолжая доить корову ― струйки звонко ударяли в жестяные стенки ведра.

― Да вот, решили мы с Раей пожениться!

― Как пожениться? Ты и Рая? Да ты что?! Она ведь тебе не пара. Ты молодой совсем, жизни еще не видел, а она ― прошла и огонь, и воду, и медные трубы. Неужто не рассказала?

― Нет, почему же? Я все знаю. Но очень люблю Раю, я просто жить без нее не могу и потому прошу вас разрешить нам пожениться....

Мама томительно долго молчала.

«Неужели и у нее найдутся аргументы, вроде как у Иосифа Евсеевича?» ― подумала я. Возможно, подобных возражений ждал и Арося. Но мама вышла из сарая с полным ведром молока, поставила его на землю и сказала:

― Вижу, не убедила я тебя... Ну, здравствуй, сынок! ― и поцеловала в губы.

Тут и я выскочила из своей засады, захлопала в ладоши, кинулась целовать обоих. Кажется, прослезились все.

Пришла Лиза, узнала о событии, принесла из дома варенье, пироги, кипящий самовар; позвали Ивана Ивановича; начался пир.

Я пожалела, что нет отца, но мама меня успокоила:

― Он на дежурстве. А уж завтра, дочка, я его подготовлю. ― Посмотрела на меня, потом на Аросю:

― Ну, Господь с вами!расширял, укреплял и углублял ложь. И добавила:

― Жизнь, ― сказала она, ― это вам не шестеренки пришабрить.

Когда все ушли, Арося умолил разрешить остаться ночевать.

― Но ты же не предупредил отца, ― благоразумно сказала я, отстранившись.

Арося ничего не ответил и подхватил меня на руки.

И в эту ночь мы испытали полное счастье.

На другой день Арося привез чемодан с вещами: рубашки и книги. Единственный костюм и осеннее пальто были на нем.

Мои родители, отдавая дань традициям, в тот же вечер устроили свадьбу ― это было 30 октября 1930 года. Она состоялась на квартире родителей в присутствии моих братьев с женами и близких родственников ― Ивана Ивановича и Лизы. Инициатива отца и мамы меня порадовала, она говорила о большой эволюции в их сознании. Шесть лет назад отец не пустил меня на свадьбу подруги лишь потому, что новобрачные регистрировались, а не венчались. А теперь пил вино и кричал «горько» своей дочери, которая не только не венчалась, но даже не регистрировала брак и выходила замуж за еврея, которого он обнимал и называл «сынком». Мама меня не удивляла, она всегда была терпимой и доброй.

Арося ездил на работу, а я в институт. Двухлетняя дружба, видимо, приучила нас друг к другу, и между нами не возникало никаких трений, тем более ― ссор. Мы возвращались темными зимними вечерами одним поездом и, взявшись за руки, шагали от станции по скрипящему снегу в наш домик, где нас обдавало теплом растопленной тетей Лизой печки, а на плите позванивал крышкой кипящий чайник. На столе находили пирожки, блины, молоко, а случалось, и сало. Свет от небольшой керосиновой лампочки дополнял картину уюта нашей комнаты. Так что жили мы пока без забот, позволяли себе и театр, и кино, но главным нашим занятием было чтение классической и современной поэзии и прозы.

Меня поражал тонкий литературный вкус Ароси, да и я, видно, стала лучше понимать прочитанное. Арося возмущался узостью и бедностью предлагаемых нам произведений для изучения. Почти не было среди них современной поэзии и прозы Запада, впрочем, так же как и многих прозаиков и поэтов России, причисленных к «попутчикам»[30]. Он высоко ценил и любил Блока, Пастернака, Ахматову, Хлебникова и считал неправильным, что им отведено так мало «места» в списках программы литфака.

Если раньше мы расходились в оценке, например, Бабеля ― его Арося считал «подлинным классиком», ― то теперь, проанализировав его стиль и метод, я уже соглашалась с этим. Мы часто читали Пастернака, и оказалось, что он не так уж сложен и непонятен, а музыка его стихов действительно была несравненной.