― Молодец, что так задержалась! Ты у нас одна осталась без выговора!

В институте кипели великие страсти. Оказалось, некоторые студенты на семинарах «некритически» высказывались о наших прежних корифеях литературоведения, таких, например, как Переверзев. Другие студенты пытались их оправдать, а третьи прорабатывали на собраниях и приверженцев Переверзева, и «примиренцев». И тем и другим выносили выговоры, комсомольское бюро вуза беспрерывно рассматривало «персональные дела» и, как правило, их утверждало. На «незрелых» формулировках, случалось, попадались и «ортодоксы», и тогда уже «проработанные» топили их по полной программе.

Ко времени моего возвращения наша бригада была награждена красным знаменем факультетского комсомола, как организация, особенно ярко проявившая себя «в борьбе за чистоту социалистической теории литературы». Дела наказанных потом разбирались в райкоме ВЛКСМ, и там, к счастью, пришли к выводу, что от студентов, еще только изучающих литературную науку, преждевременно требовать точных формулировок. Выговоры были отменены. А знамя в нашей бригаде осталось, и только к концу года оно тихо перекочевало в комнату вузовского бюро комсомола

Очень много времени уходило на поездки в город и обратно, и мы стали мечтать о переезде в Москву. Но как-то вяло ― слишком неосуществимой казалась эта мечта. Вдруг оказалось, что одна из сестер Иосифа Евсеевича, тетя Соня, решила вместе с мужем перебраться из Киева в Москву. И отец предложил Аросе вариант тройного обмена: они переезжают к нему, на Даниловскую, а мы на площадь, что дадут за киевскую комнату. Арося начал поиски, но ничего подходящего не подворачивалось, и он как-то поостыл. Начиналась весна ― и в город тянуло уже не так сильно.

Петя был первым и единственным из всех моих братьев, кто окончил десятилетку, причем на «отлично», и родители надеялись, что он пойдет учиться дальше. Но Петя решил жениться. Невестой оказалась Катька ― новая жиличка тети Лизы. Она работала на фабрике «Парижская коммуна» мотальщицей, материлась, как мужик, любила выпить и была старше Пети на пять лет. Все уговоры были напрасны ― парень уперся. Наконец, исчерпав все доводы, отец запретил сыну переступать порог своего дома вместе с «этой солохой».

И они уехали в Кимры, где, как уверяла Катька, ей предстояло получить большое наследство. А вскоре мне стали приходить от Петра письма с воплем о помощи. Работы нет, наследство в виде старого гнилого домишки никто не покупает. Ребята просто голодали. Мне стало их жалко, я предложила им вернуться и временно остановиться у нас. И трех дней не прошло, как отправила письмо, а они уже объявились. Спать им пришлось на полу ― поставить кровать или хотя бы раскладушку было просто негде: мы с Аросей спали на ящиках, купленную кровать отдали няне, да еще стояла коляска, где спала Сонечка.

Утром Катька закатила скандал.

― Это хамство, ― заявила она, ― класть гостей на полу.

И принялась ругать Петьку. А заодно и всю его родню, лишившую его законного наследства.

― О каком таком наследстве ты говоришь? ― в изумлении спросила я. ― Наши родители, слава богу, живы, да и нет у них ничего, что наследовать. Квартира ― и та казенная.

― А корова?

― Корова? Что же тебе хвост от нее отрезать?

Петька хмуро молчал, а Арося заливался хохотом, слушая нашу перепалку. Катька помолчала, а потом обратилась к Аросе тихим, елейным голоском:

― А правда, что евреи на Пасху закалывают младенцев, жарят и едят их?

Я вся замерла и с ужасом взглянула на Аросю. Он продолжал смеяться, видно, не сразу дошел смысл вопроса. Но вдруг как ужаленный подскочил с кровати, посмотрел на меня, потом на Катьку и, неожиданно улыбнувшись, залихватски ответил:

― О да! Без этого и праздник не в праздник. Я, например, очень люблю жареные ножки младенцев!

Но самообладание, мне кажется, покинуло его, и, грохнув дверью, он выскочил на улицу. Я за ним следом:

― Арося! Я сейчас же выгоню их!

Схватила его за руку, но он вырвался и бросился бежать в сторону станции. Я тоже побежала, но догнать смогла лишь на платформе.

― Прости меня, ― сказал он. ― Но эта баба взбесила меня.

— Я тебя понимаю, ― ответила я, ― но боюсь, что у меня не получится их сразу выдворить.

― Я пока поживу у отца, ― сказал Арося, впрыгивая в подошедший поезд. ― Жду тебя там завтра вечером.

Я вернулась в хату разъяренной. Петя старался успокоить меня и оправдать жену: она, мол, ляпнула спроста. Катя ходила по комнате с независимым видом и вела себя так, будто оскорбление было нанесено ей.

Я категорически потребовала, чтобы они удалились.

― И не подумаем, ― ответила Катя, ― этот домик принадлежит Пете так же, как и тебе!

Я подхватила ребенка и с няней ушла к родителям. Отец сказал:

― Захотела быть лучше и добрее всех? Вот и получай на орехи!

На другой день, встретившись с Аросей, узнала, что он развернул бешеную деятельность по осмотру квартир, где предлагался обмен, и уже остановился на одной в районе Аэропорта, на Красноармейской улице.

Смотреть отправились вместе. Деревянная дача стояла в саду, обнесенном забором. Комнатка была маленькая, на втором этаже, но имела террасу и отдельную кухоньку. Нам все понравилось, а главное ― хозяева хотели как можно быстрее перебраться в Киев, даже без осмотра предлагавшегося им помещения. В ту же ночь переговорили по межгороду с тетей Соней, и дело как будто сдвинулось с места.

В ожидании обмена мы жили на Даниловке, в Аросиной комнате, все вчетвером.

Летние каникулы в нашем институте отменили: было приказано выпустить наш курс досрочно ― не летом тридцать третьего, а осенью тридцать второго. Сталин, узнав о плохих делах в книготорговле, потребовал немедленно укрепить ее молодыми специалистами. Вот и решили нас превратить в книготорговцев.

А тут еще нас бросила няня ― прямо во время сессии, показала телеграмму: «умирает отец» ― и только ее и видели.

Приехала в Бирюлево, к маме, та мне сказала, что к соседям приехала хорошая девушка из семьи «раскулаченного» и ищет работу. Настя оказалась для нас просто подарком ― смирная, аккуратная и трудолюбивая, хотя ей только-только исполнилось шестнадцать.

В начале лета 1932-го к нам неожиданно нагрянул Сима, мой брат, и сказал, что Шурочка прислала родителям письмо, требуя немедленно забрать от нее Алексея, иначе она сдаст его в милицию.

...Из армии Алексей вернулся красивый, возмужавший, членом партии. Поступил, не без содействия Василия Минина, бухгалтером в сберкассу (пригодилось, хоть и короткое, обучение в коммерческом училище), откуда вскоре после свадьбы, без сожаления сдав партбилет, перешел в помощники к дяде Мише, в мастерскую по восстановлению производственной ветоши. Стал зарабатывать втрое против того, что получал прежде.