За тучами раздался клекот тяжелого рейдера, идущего на очень маленькой скорости.

— Замри! — приказал я молодому.

Судя по неспешности хода, рейдер был укомплектован датчиками движения, которые пробивают даже сквозь воду. Мне приходилось встречаться с такими штучками на тренажере, и записи о них хранила тетрадка в моем столе. По мере того как свист нарастал, лицо Михаила напрягалось, бледнело, пока не стало походить на алебастровую маску.

«Обосрался-таки…» — с удовольствием подумал я. Мимоходом я сделал себе пометочку в голове насчет напарника. Если он так дрейфит от возможности не дождаться зарплаты, то его жадность зашкаливает за среднестатистическую. Мне тоже не хотелось тут погибать, поскольку это означало выход из игры Кирилла навсегда, а денег все же хотелось. Но не настолько, чтобы бледнеть и покрываться потом. В какой-то миг у меня возникла идея дурачества — взять и замахать руками, чтобы рейдер закидал нас «ежами». Глупость, конечно, но трудно было отказать себе в удовольствии увидеть отчаяние на морде салаги. В общем, руками махать я не стал, но решил, что, если он меня достанет, я его пристрелю или спихну с дерева — смерть во сне и лишение заветных денег будет для него серьезным наказанием. Это, конечно, на крайний случай, но Михаилу надо будет намекнуть на такую возможность.

На самом деле и он меня мог столкнуть с ветки в любой момент, но я этого боялся меньше, чем он, поскольку никогда не испытывал жадности к деньгам. Так что у меня было перед ним психологическое преимущество.

Пользуясь навесом над головой, я вынул из кармана куртки алюминиевый тубус с сигарой, открутил крышечку и зубами оторвал кончик. Молодой покосился на меня с едва заметным укором. Конечно, их ведь учили, что курить на позиции нельзя.

— А ты вообще не куришь? — спросил я, клацая взятой у Хеберсона зажигалкой.

— Курю. Но своих нету, а стрелять не люблю.

— На, держи, — я милостиво протянул ему вторую сигару.

— Вообще-то на позиции…

— Что ты мелешь? Мы же не на земле, где сигаретный огонек в инфракрасном прицеле виден, как Венера на утреннем небе. Сканерам рейдера все равно, курим мы или нет, — главное, не махать руками и прикрыться водой сверху.

— Я знаю, но…

— Боишься квалификацию потерять? Вряд ли она тебе пригодится.

— Почему?

Я хотел сказать, что в реальности ему уже корректировщиком не быть, ведь Кирилл, по его же собственным словам, подбирал лишь оставшихся не у дел. Но промолчал. Меня вдруг охватили сомнения в том, что нынешний мой напарник был когда-то корректировщиком, что он вообще существует в реальности — такой вот хмурый молодой пьянчужка по имени Михаил. С чего я взял, что Хеберсон, негритянка из баталерки, женщина-милиционер из подвала существуют наяву? Ведь куда логичнее предположить, что все они являются лишь плодом моего воображения, не больше. Может, их образы навеяны чем-то действительно случившимся, может, я видел этих людей в толпе или в каком-нибудь кино. Где я видел Кирилла — понятно. Он ведь нанял меня в реальности на работу, а следовательно, оставил в моем подсознании глубокий след от он мне и приснился в качестве нанимателя. Что же касается остальных, то их происхождение в моих снах было скорее всего случайным, не поддающимся обычной логике. А если так, то все разговоры с любым персонажем сна — это разговоры с самим собой, беседа сознания с подсознанием или споры одних закоулков подсознания с другими. Фрейд отдыхает. Он бы на мне кучу денег заработал, если бы с моих слов записал эти сны и сделал их достоянием медицинской науки.

«А может, у меня шиза? — не на шутку озаботился я. — Странная такая шиза, проявляющаяся только во сне».

В любом случае выяснять что-то у салаги, а тем более что-то ему советовать вряд ли имело смысл. Наверное, ничего не имело смысла делать в этом сне. А лучше всего спрыгнуть с дерева и проснуться. Потому что до несусветности глупо выполнять во сне какие-то обязательства, данные опять же во сне приснившемуся же человеку. Почему вместо того, чтобы отдыхать в положенное для отдыха время, вместо того, чтобы видеть во сне женщин и заниматься с ними любовью, раз уж наяву не получается, как хотелось бы, почему вместо всего этого я должен месить грязь ногами и обдирать руки, лазая по деревьям?

От этих мыслей меня охватило жестокое разочарование, такое же, как в детстве, когда во сне обретаешь какую-нибудь очень желанную вещь, например велосипед, а потом просыпаешься и понимаешь, что сверкающее чудо, на котором ты только что так радостно катался, растаяло вместе с остатками ночи и никогда больше не будет тебе принадлежать. Я вдруг очень явственно понял, что обещание Кирилла заплатить мне за участие в здешней войне три тысячи долларов было того же рода, что и велосипед из детского сна, — мечтой, моим собственным несбыточным желанием, воплощенным в видениях. Я сам себе внушил, что это возможно, так дети внушают себе, что стоит только крепче сжать руку, и можно вытащить в реальность тот предмет, который был обретен во сне. Но все это чушь, несбыточные фантазии. Так какого черта я тут делаю?

От того, чтобы спрыгнуть с дерева, разбиться, проснуться и никогда больше не видеть этих военных снов, меня удержало только одно — желание пострелять. Наяву мне, конечно же, никогда больше не доведется взять в руки «RAI 500» и пострелять пусть по воображаемому, но очень осязаемому противнику. Благо все ощущения в этом сне были как в реальности. Так почему не воспользоваться этим? Почему не превратить сон в аттракцион? А раз так, раз уж я решил использовать сон в своих интересах, то было бы логичным соблюдать правила игры. Ну, разговаривать с напарником, делать марш-броски, курить американские сигары и заниматься прочими ни к чему не обязывающими глупостями. Тем более что сигара была весьма недурна.

— Вряд ли тебе придется быть корректировщиком в реальности, — ответил я Михаилу.

— Пожалуй, да, — вздохнул он.

Дождь хлестал по брезентовому навесу над нами, мы курили, обсуждали возможную тактику обстрела, решали, какие цели брать в первую очередь.

— Надо договориться о маркерах, — напоследок сказал я.

Это было важным, поскольку в бою мне придется выбирать цель по подсказке напарника, а значит, мы должны выработать единую, понятную обоим маркировку объектов на высоте «А-12». В принципе снайпер может и сам стрелять, так чаще всего и бывает, но только не на таких дистанциях, для которых приспособлены снайперки пятидесятого калибра. Все же два километра — не шутка. На таком удалении угол обзора прицела очень узкий, а отрываться от него и разглядывать высоту в бинокль банально нет времени. Для того и нужен корректировщик. У него сетка бинокля отградуирована в тех же делениях, что и мой прицел, — в тысячных радиана, а следовательно, он может, имея гораздо более широкий угол обзора, раньше замечать наиболее важные цели и указывать мне их по удалению в тысячных от известного маркера.

— Поехали, — сказал Михаил. — Орудия считаем слева направо от первого по девятое. Начало зарядной траншеи будем считать в том месте, где она примыкает к орудию. Дальше цели в тысячных от начала траншеи, но слово «начало» я говорить не буду. В тысячных от траншеи, значит, в тысячных от ее начала.