— Да никто меня не надоумил, — заканючил Муса. — Нечаянно получилось. Просто денег хотел, вот и решил кошелек украсть. Отпустите, товарищ начальник! Больше не повторится.

Муса ныл и упрашивал, казалось, вот‑вот готовый заплакать, но Гуров ясно видел, что все это только игра. Он хорошо помнил бесстрастный, уверенный взгляд азиата, когда тот приставил пистолет к его виску. И ни минуту не сомневался, что именно в тот момент он был настоящим, вел себя так, как привык, как подсказывала ему натура.

А сейчас он кривлялся и придуривался, в общем‑то, даже не стараясь особенно скрывать это и, кажется, не особо опасаясь угрозы «отягчающих обстоятельств», на которые намекал полковник.

«Да, здесь, похоже, много не вытянешь, — внимательно вглядываясь в темные раскосые глаза, подумал он. — Может, устроить им очную ставку? Может, у Белавина сдадут нервы? Увидит дружка своего, которому полицейского заказал, да и расколется?»

Чтобы заставить своего невозмутимого визави немного поволноваться, Лев решил сменить тактику и, взяв лист бумаги, делая вид, что собирается записывать показания, резко перешел на официальный тон.

— Какие отношения связывают вас с Николаем Белавиным? — в лоб спросил он.

Ход был неожиданным, и веки азиата дрогнули. Но лицо осталось невозмутимым, и уже через пару секунд он взял себя в руки. Снова скорчил плаксивую физиономию и заканючил, по десять раз повторяя одно и то же:

— Какого Белавина? Какие отношения? Ничего я не знаю. Только кошелек хотел украсть. Отпустите, товарищ начальник!

— Где вы работаете?

— А?

— Работаешь где?

— Работаю? Да, я работаю. Дворником работаю. Зарплата маленькая, жить совсем не на что. Вот я и хотел… кошелек хотел украсть…

Задав еще несколько вопросов, Гуров окончательно убедился, что зря теряет время. Было очевидно, что в ходе обычного допроса толку от Мусы не добиться, здесь нужны были меры покруче.

«Решено, устрою им очную ставку, — подумал он, вызывая охранника. — Встретятся после долгой разлуки, обрадуются. Кто‑нибудь о чем‑нибудь да проговорится. А рассказать им наверняка есть что. Не зря же этот Муса молчит, как партизан в гестапо. Даже не хочет говорить, что знаком с Белавиным. Хотя в этом и криминала никакого нет, они же в одной организации работают. Однако не признается, значит, есть что скрывать».

В сопровождении конвоя Муса вышел в коридор, а следом за ним вышел и Лев, которому больше незачем было оставаться в изоляторе.

Проходя по коридору, он встретил еще одного арестанта, которого вели в противоположном направлении, и, не удержавшись, улыбнулся:

— На свободу с чистой совестью?

— Вроде того, — тоже с улыбкой ответил Максим, очень довольный, что покидает наконец это унылое место.

Гуров шел немного позади охранника, сопровождавшего Мусу, и в поле его зрения находились лишь затылки. Он не видел пронзительного взгляда, брошенного Джункаевым на Максима. Но когда тот перебросился с полковником короткими фразами, его всего передернуло, и это не укрылось от внимания Льва.

«Ага! — мысленно воскликнул он. — План только‑только начал осуществляться, а эффект уже просматривается. Хорошо. Значит, мы на верном пути. Посмотрим, что будет в «летке».

«Тайный план» полковника Гурова подразумевал очередную провокацию.

Он не сомневался, что нападение азиата — прямое следствие недавнего «шмона», устроенного им на авиабазе. Белавин — местный житель, наверняка знакомых у него здесь не меньше, чем у Курбанского. Если он может беспрепятственно разгуливать по территории городка, пускай даже лишь в дневное время, получать последние новости — не такая уж проблема. Наверняка кто‑то сообщил ему о происшествиях в части, он забеспокоился и решил принять меры.

Теперь Гуров хотел использовать прием более действенный, хотя и более рискованный. Если Белавин, на совести которого два убийства, прохлаждается под домашним арестом, почему не может этого сделать Максим? Особенно если он действительно ни в чем не виновен. Для парня это будет заслуженным послаблением режима, а для Белавина — еще одним раздражающим фактором. Разгуливающий по «летке» Максим будет для него чем‑то вроде красной тряпки, которой дразнят быка.

Хотя затея была связана с риском, Лев считал, что он вполне оправдан. Все улики, которые указывали на Белавина, были косвенными. А отпечатки на рукоятке ножа — доказательство самое прямое. Даже если получено оно обманным путем, этот обман тоже нужно еще доказать. Несмотря на его личную уверенность в невиновности Максима и виновности Белавина, для передачи дела в суд материалов недостаточно. И с помощью своей новой провокации он надеялся эти недостающие материалы добыть.

Максим практически сразу согласился с его предложением. Со старым техником пришлось повозиться, но в итоге и его Льву удалось уговорить.

Оставалось действовать.

Гуров составил докладную, где четко и последовательно излагал причины, по которым задержанному Китаеву необходимо изменить меру пресечения. Используя свое влияние, слегка надавил на Сырникова, в результате чего это изменение не заставило себя ждать. Выйдя из СИЗО, он увидел, как Максима сажают в служебный «уазик», чтобы отвезти в «летку», к месту нового постоянного пребывания, и с удовлетворением подумал: «Одно дело сделано. Сделаем‑ка мы еще кое‑что».

Несоответствия, замеченные им в личности Мусы Джункаева, не давали покоя. Чтобы разобраться с этими неясностями, Гуров решил позвонить в Москву:

— Стас? Здорово! Как жизнь молодая?

— Вашими молитвами, товарищ полковник. Куда запропастился?

— Я же в командировке, ты что, не в курсе?

— Я в курсе. Только не думал, что эта командировка пожизненная. Закругляйся, мы уже без тебя соскучились.

— Какая еще пожизненная?! Типун тебе на язык! Я лишнего дня в этом дурдоме не останусь.

— Что, провинция рулит?

— Не то слово. Послушай, Стас, я, в общем‑то, по делу звоню.

— Так я и знал! Нет чтобы просто так позвонить старому другу, пообщаться, узнать, как дела, обсудить наболевшее. Одна корысть на уме. Ладно, говори уже, чего надо.

— Это и есть самое наболевшее, Стас. Этим могу поделиться только с тобой, старым, проверенным другом.

— Тебя застукали при получении взятки?

— Почти. Человечка одного нужно пробить. По‑быстрому. А местные тут такие неповоротливые, неделю будут возиться. Помоги, будь умницей.

— Смотри как заговорил. Вот что значит — человек действует в личных интересах. Только и я хочу выгоду извлечь, раз ты так. Коньяк за тобой.

— Заметано. Если не засосет это болото и вернусь живым, первым делом — к тебе. С благодарностью.

— Ладно. Свежо предание. Что за человек‑то?