домом, в котором разместился Верховный штаб Боснийской Краины, стоял член Верховного штаба Моша Пияде. Невысокий и подвижный, со строгим взглядом, он сердито шевелил короткими взъерошенными усами и озабоченно бормотал, глядя на улицу, по которой сновали партизаны, крестьяне и нагруженные разным скарбом подводы:

— Подозреваю, что здесь не обходится без воровства. Надо будет поприжать штабы бригад и поговорить с народными комитетами. А то никакого порядка нет: каждый тащит что может.

Моша Пияде, художник, журналист и старый революционер, товарищ Тито по каторге, в Верховном штабе занимался «вопросами снабжения». Потому-то он и поспешил в Бихач, чтобы проследить за эвакуацией из города военных трофеев и другого имущества, необходимого армии, госпиталям и народу.

Дядя Янко, как его звали в народе, сразу заметил, что по городу снуют разные темные личности, которые все, что попадает им под руку, «эвакуируют» в свои собственные сумки, котомки, мешки и даже телега. Завидев такого мошенника, дядя Янко, грозно ощетинив усы, начинал так яростно орать на вора, что от него бежали без оглядки и правые, я виноватые, и даже нагруженные кони, круша все на своем пути.

— Вот я вам покажу, как растаскивать народное добро!

И тут на беду на улице показался злополучный Лиян, который со скоростью курьерского поезда мчался прямо на дядю Янко.

— Эй, старик, я вижу, мы с тобой одних лет и можем обо всем покалякать! — заорал Лиян и уже схватился за свою сумку.

Дядя Янко смерил его взглядом с головы до ног и не очень приветливо ответил:

— Глядите-ка, какой разговорчивый нашелся. Еще меня стариком обзывает, видали? А почему это ты решил, что я буду с тобой разговоры разводить?

— А я, милашка моя, прежде всего вижу, что ты никакой не комиссар, от которых я стараюсь подальше держаться.

— Ого, а это почему же? — поинтересовался дядя Янко.

— Не разрешают, понимаешь, пить, даже прикоснуться к ракии не дают, будто это отрава какая, а по тебе сразу видно, что ты любишь в рюмочку заглянуть, как и все умные люди.

— Ах вот как, видно, говоришь? По носу, что ли?

— И по носу, и по усам, и по одежке, и по разговору. Я ведь всех выпивох за версту узнаю.

— Так, — подхватил дядя Янко, — да ты, как я погляжу, прирожденный психолог.

— Как ты сказал? — переспросил Лиян, наклонив голову и поднеся свое волосатое ухо к самому носу дяди Янко.

— Пси-хо-лог! — закричал тот.

— Какой там психолог! Я, кум, конёлог. Знаю про лошадей все, что было, и все, что будет, знаю даже язык лошадиный и понимаю каждый ихний взгляд. А ты, милок, кем был до войны?

— Художником.

— И то ладно, главное, что не поэтом, а то они у меня уже вот где сидят! — закричал Лиян, показывая на шею. — Ты меня нарисуешь на коне и с полной фляжкой в руке. А теперь, если у тебя есть какая бутылка, пошли: я тебе в одном погребке налью доброй ракии, отведав которой ты можешь заговорить на семи языках. Ну, поскакали скорее, что ты встал, как столб, а то наши всю ракию по больницам развезут.

Дядя Янко и правда подскочил, вспомнив всех ворюг, которые пробрались в Бихач, и Лиян в эту минуту показался ему олицетворением всей этой братии, что промышляет по городу, высматривая, где что плохо лежит. От переполнявшего его негодования он еще раз подпрыгнул на месте, прежде чем вновь обрел дар речи:

— Стой, бандит! Стой, гиена, руки вверх! Охрана, сюда! Держите гиену! Я тебе покажу ракию!

Дядя Янко обернулся к зданию штаба лицом, ища взглядом какого-нибудь часового или дневального, но в эту минуту за его спиной что-то простучало, зашипело, свистнуло…

«Что бы это могло быть? — мелькнула мысль у дяди Янко. — Заяц, когда улепетывает, стучит лапами, ракета шипит, снаряд свистит, а когда все вместе, да еще подряд одно за другим, то…»

— Так это он! — стремительно обернулся дядя Янко, но было уже поздно. В том месте, где стоял болтливый Лиян, остался в виде прощального привета лишь легкий запах ракии, а вдалеке что-то блеснуло и молниеносно скрылось за первым углом, нечто вроде хвоста шальной кометы.

«Хвост кометы? Но откуда у него на конце сумка?! — подумал дядя Янко. — Это тот мошенник с ракией! За ним!»

В одно мгновение дядя Янко оказался на углу и заглянул в боковую улицу, однако увидел только облачко пыли в ее конце, и это еще больше усилило его гнев.

— Удрал, проклятый! Ну, ничего, далеко не уйдешь. Я тебя на своем коне догоню!

Он поспешил обратно к штабу, где привязал своего любимого Воронка, но коня и след простыл.

— Увели, братья краинцы! — дядя Янко растерянно остановился и воскликнул, подобно шекспировскому Ричарду III: — Коня, коня!.. Весь Бихач за коня!

24

— Держите гиену!

Этот грозный крик дяди Янко, не переставая, звучал в ушах у Лияна, пока он улепетывал что есть духу узкими боковыми улочками Бихача. Когда его ноги наконец отказались бежать и остановились, он с ужасом обнаружил, что снова оказался на главной улице, и в отчаянии воскликнул:

— Снова вернулся туда, откуда бежал, значит, все-таки и вправду земля круглая, не надули меня эти два трепача, Бранко со Скендером.

И снова, как недавно перед зданием Оперативного штаба, до него донесся крик дяди Янко, словно ударил его кто по лбу: «Держи гигиену!»

— Да, прямо так и сказал — «гигиену». Сразу видно, какой-то санитар, — решил Лиян, — потому он так и разволновался из-за этой ракии. А гигиена — это, значит, я, вот оно как! Ну конечно, земля круглая, как шар, — вон и Бранко со Скендером.

Лиян их оставил в гимназии и поспешил в погреб за ракией, а теперь вот опять они встретились.

— Или земля круглая, или Бихач — все одно какая-то чертовщина получается, — махнул рукой Лиян. — Вон за ними и Джураица Ораяр идет. А где же его неразлучный Николетина? Ведь Джураица ходил за ним, как жеребенок за кобылой, а теперь, гляди-ка! Небось о чем-нибудь повздорили. Видать, между ними черная кошка пробежала, как сказали бы старые, мудрые люди, к которым я и сам отношусь.

— Что, Лиян, что выглядываешь из-за угла, как испуганная кляча? — закричал Скендер, радуясь, что снова видит старика. — Не поймал ли тебя кто на воровстве и не надавал ли за это тумаков?

— Что ты, боже сохрани! Я тут перед штабом встретил одного старикашку ростом не выше нашего Джураицы, однако маленький, маленький, а как заорет на меня!

— А с чего это он стал