— Постараюсь это сделать, — сказал Гамбрил, преисполнившийся энергии и самоуверенности. Водородистые речи мистера Болдеро надули его, как воздушный шар.

— Уверен, что вы с этим блестяще справитесь, — поощрительно сказал мистер Болдеро. — Литературное образование — лучшая школа для современного коммерсанта. В качестве практика и дельца я всегда на стороне старинных университетов, особенно их преподавания гуманитарных наук.

Гамбрил был очень польщен. Услышать, что из него может выйти хороший делец, было для него в эту минуту высшей похвалой. Фигура дельца была окружена сиянием, она как бы испускала фосфоресцирующее излучение.

— Дальше, — снова заговорил мистер Болдеро, — необходимо играть на их снобизме, эксплуатировать то болезненное чувство собственной неполноценности, какое наивный невежда всегда испытывает в присутствии знатоков. Мы должны сделать из наших брюк вещь не только лично удобную, но и общественно необходимую. Мы должны внушить людям, что не носить их — это дурной тон. Мы должны заставить тех, кто их не носит, чувствовать себя неловко. Как в том фильме Чарли Чаплина, где рассеянный юноша оделся в безупречный вечерний костюм — белый жилет, фрак, крахмальная манишка, цилиндр — и только в вестибюле отеля обнаружил, что он забыл надеть брюки. Именно такое чувство должно быть у публики. Это всегда дает нужный эффект. Помните эти замечательные американские рекламы о юных девушках, у которых расстроился брак из-за того, что они слишком потеют или у них пахнет изо рта? Как неприятно чувствуешь себя, прочтя такое объявление! Нечто подобное мы должны сделать и для наших брюк. Еще вернее действуют портновские объявления насчет хорошего костюма. «В хорошем костюме чувствуешь себя хорошо». Знаете, в таком духе. Или серьезные предостерегающие сентенции, в которых вам сообщают, что часто из-за плохо сшитого костюма человеку не удается поступить на службу или добиться интервью. Но шедевр в этом отношении, — продолжал мистер Болдеро со все возрастающим энтузиазмом, — те американские рекламы оптических фирм, в которых фабрикант исходит из наличия правил хорошего тона в отношении очков, а затем призывает все громы небесные на голову того, кто их нарушает. Это — шедевр. Вам сообщают таким тоном, точно это общепринятая истина, что для спорта или развлечений нужно надевать очки в сплошной роговой оправе. В делах роговая оправа и никелированные оглобли придают человеку спокойную солидность, спокойную солидность, нужно запомнить это для нашей рекламы, мистер Гамбрил. «Патентованные Штаны Гамбрила придают деловому человеку спокойную солидность». При смокинге — черепаховая оправа с золотыми оглоблями и золотой переносицей. При вечернем костюме — пенсне с золотой машинкой и без оправы — это сама утонченность и безупречность. И вот создано правило, согласно которому каждый уважающий себя человек, страдающий астигматизмом или близорукостью, обязан иметь четыре пары очков. Вы только подумайте — появиться в вечернем костюме и с роговыми спортивными очками на носу! Что за дурной тон! Человек, прочитавши такое объявление, начинает чувствовать себя неловко: у него только одна пара очков, он боится показаться смешным, невоспитанным, невежественным, провинциалом. А так как огромное большинство людей легче мирится с обвинением в прелюбодеянии, чем с обвинением в провинциальности, он сейчас же бежит в магазин и покупает еще четыре пары очков. А фабрикант богатеет, мистер Гамбрил. Нечто подобное мы должны сделать и с нашими брюками. Мы должны внушить публике, что без них нельзя показаться на званом вечере, что ваша невеста откажет вам, увидев, что за ужином вы сидите на чем-либо другом, кроме воздуха. — Мистер Болдеро пожал плечами и неопределенно помахал рукой.

— Это будет не так-то легко, — сказал Гамбрил, качая головой.

— Возможно, — согласился мистер Болдеро. — Но трудности созданы для того, чтобы их преодолевать. Мы должны играть на струнах снобизма и стыда в первую очередь. Мы должны добиться, чтобы общественное мнение клеймило позором всех, кто не носит наших брюк. Пока что трудно сказать, как это можно сделать. Но это нужно сделать, нужно сделать, — выразительно повторил мистер Болдеро. — Может быть, нам даже удастся использовать в своих интересах патриотизм. «Английские брюки, надутые английским воздухом, для англичан». Пожалуй, несколько расплывчато. Но в этом что-то есть.

Гамбрил с сомнением покачал головой.

— Во всяком случае, об этом тоже стоит подумать, — сказал мистер Болдеро. — Мы не можем позволить себе пренебрегать такими мощными социальными эмоциями, как патриотизм. Пол, как мы видели, отпадает. Значит, из остального нужно извлечь все, что возможно. Например, можно использовать новизну. Люди гордятся, когда у них есть что-нибудь новенькое, чего еще нет у их ближних. Опьяняет самый факт новизны. Мы должны поощрять эту гордость, это опьяняющее чувство. Иногда удается сбыть самые бессмысленные и бесполезные предметы лишь потому, что это новинка. Совсем недавно я продал четыре миллиона патентованных мыльниц особого нового типа. Вся разница была в том, что их не вешают на гвоздь около ванны, как обычные мыльницы, а выдалбливают в стене углубление и ставят мыльницу в своего рода нишу, как сосуд со святой водой. У моих мыльниц не было никаких преимуществ по сравнению с другими мыльницами, а установка их обходилась безумно дорого. Но мне удалось ввести их в моду только потому, что это была новинка. Четыре миллиона мыльниц. — При этом воспоминании мистер Болдеро улыбнулся. — Надеюсь, мы сделаем то же самое с нашими брюками. Надевая их в первый раз, люди будут, вероятно, чувствовать себя несколько неловко; но это чувство неловкости будет с лихвой вознаграждено гордостью и удовлетворением от сознания, что это последний крик моды.

— Безусловно, — сказал Гамбрил.

— Остается еще лозунг экономии: «Одна пара Патентованных Штанов Гамбрила носится дольше, чем шесть пар обыкновенных брюк». Это очень просто. Настолько просто, что и говорить не о чем. — Мистер Болдеро жестом отстранил от себя эту тему.

— Нам нужны будут рисунки, — сказал Гамбрил в скобках, Ему пришла в голову блестящая мысль.

— Ну еще бы.

— Мне кажется, я знаю самого подходящего человека для этого, — продолжал Гамбрил. — Его фамилия Липиат. Он художник. Вы, вероятно, слышали о нем.

— Слышал о нем! — воскликнул мистер Болдеро. Он засмеялся. — Но кто же не слышал о Лидгате.

— Липиат.

— Ну конечно, я хотел сказать Липгет.

— Я думаю, он самый подходящий человек, — сказал Гамбрил.

— Совершенно верно, — сказал мистер Болдеро, нисколько не смущаясь.

Гамбрил был доволен собой. У него было такое чувство, что он сделал доброе дело. Бедняга Липиат будет рад деньгам. Гамбрил вспомнил и о своих сребрениках. И, вспомнив о своих сребрениках, он вспомнил также, что до сих пор мистер Болдеро не сказал ему ничего конкретного относительно условий. Наконец он заставил себя намекнуть мистеру Болдеро, что пора подумать и об этих мелочах. Господи, как противно говорить о деньгах! Ему было всегда ужасно трудно отстаивать свои права. Он боялся, что его сочтут алчным. Он всегда с чрезмерной легкостью становился на точку зрения другого человека — бедняга, может ли он заплатить столько? И его всегда надували, и он всегда знал об этом. Как он ненавидел жизнь в такие минуты! Мистер Болдеро выражался уклончиво.