– Пистолет? – отхаркнул он.

– Стояк в штанах. Это была не эрекция, дубина ты.

Четырьмя годами ранее

– Папа? Зачем она тут стоит? Папа…

– Тссс, дружок.

Красная лампочка. Рядом с кнопкой светилась маленькая красная лампочка. Означало ли это, что автомат пустой? Она нажала еще раз. Двадцатикроновая монета опять выпала из автомата, и она снова опустила ее обратно. Наугад нажала другую кнопку. Автомат задребезжал.

Петра Юханссен взяла горячую кружку и улыбнулась вертящейся около двери поезда девочке. Лет пять-шесть на вид, так полна жизни.

– Извините, – сказала Петра. – Вы стояли в очереди?

– Нет. Вы были тут очень долго, – сказала девочка.

Отец смущенно кашлянул, но Петра только покачала головой. Попыталась улыбнуться. Затем оглядела вагон. Люди стояли в проходе. Сумки и чемоданы лежали на полках над рядами сидений. Был конец лета, каникулы кончились, и путешествующие стояли ближе друг к другу, чем позволяют приличия. Дети кричали, кто-то говорил по телефону, стоял влажный запах человеческих тел и стресса.

Чих. Кто-то простужен, значит на этой неделе все они будут шмыгать носом. Ее область – вирусология, и иногда у нее возникали такие мысли. Но сейчас размышления не привели к тихому вздоху, который она обычно обращала к самой себе. Не волнуйся, Петра.

Она подошла вплотную к окну. Прижала лоб к стеклу и стала смотреть на дождь. Даже масляно-желтые рапсовые поля Вестфолда были серыми в этот день. Серыми, как кожа больного человека. Она закрыла глаза. Подумала о том, что ей пришлось увидеть.

– Исмаил Салебан. Или Саллебан… не уверена, что правильно произношу. Десять лет. Родился и вырос в Осло, родители – из Сомали. Отец – инженер, работает в организации по оказанию помощи там, в Африке. Они вернулись сюда неделю назад, и Исмаил заболел в тот же вечер. Здесь он лежит четвертый день.

Голос медсестры инфекционного отделения пискляво звучал в мягком наушнике. Звук прерывался свистом воздуха, вдыхаемого через фильтр в защитном костюме. Лента, крепящая резиновые перчатки к запястьям, сильно давила. Петра вспотела и чувствовала себя ошарашенной под этим прозрачным, изогнутым пластиковым стеклом колпака.

– Я просто… никогда не видела зараженных. Только в старых учебных фильмах. Но с такой картиной болезни…

Петра и медсестра посмотрели друг на друга.

– Мы обе знаем, чем все это кончится.

Мальчик еле дышал, его смуглая кожа была почти серого цвета с маленькими твердыми гнойниками на лице. Через пару дней они прорвутся желтой вонючей жидкостью. Ей так хотелось дотронуться до мальчика. Коснуться этого хрупкого тельца, лежащего под пластиковым колпаком. Выказать хоть немного человеческого сострадания. Потому что она знала, что его ждет.

– А отец?

Медсестра покачала головой.

– Всю семью изолировали. Ни у кого нет признаков заражения. К счастью.

Петра увидела, как та нахмурила лоб под забралом. Как будто сомневалась, стоит ли продолжать.

– Когда мальчик прибыл, у него были признаки… травмы. Трещины в нескольких ребрах. Мать сказала, что он просто пришел из школы весь избитый, перед тем как они с отцом уехали в Сомали. Она утверждает, сын не захотел рассказывать о том, что произошло. Мы… не совсем уверены в обстановке в семье.

– Понимаю, – ответила Петра.

Пройдет где-то от двадцати четырех до сорока восьми часов, и лоскуты кожи начнут отделяться от ослабевшего тела. Внутренние органы начнут разрушаться, чтобы вскоре полностью перестать функционировать. Боли будут страшные. Но сознание мальчика, его мозг, останутся ясными. До последнего.

Петра знала все это. Она эксперт по этой болезни. По этому вирусу, с которым она надеялась никогда не столкнуться.

– Мы читаем ему. И поем. Он получает положенное количество обезболивающих, – сказала медсестра.

Может быть, им следовало дать ему чуть больше, подумала Петра Юханссен.

Потому что она знала, что его ждет.

В шлюзовом отсеке распылили дезинфицирующую жидкость, с них сняли желтые костюмы и упаковали для уничтожения. Петра заглянула в окно лаборатории. Пусто и мутно. Комнату заполнили газом. Три дня пероксида водорода высокой концентрации. Человек? Он бы не выжил тут ни минуты. В этом разница между вирусом и человеком.

Директор Института общественного здравоохранения провел ее в переговорную. Она почувствовала холодное дуновение из окна. Трое ожидавших ее мужчин поднялись. Сердце забилось быстрее, и ее рука была влажной, когда они здоровались. Двоих из них она знала из телевизора. Третьего – понаслышке. Первый – министр здравоохранения. Второй – лидер оппозиции в Стортинге. Лидер правой партии «Хейре» Симон Рибе. Третий, мужчина с окладистой бородой, – начальник собственной службы безопасности премьер-министра. Это он отвечает за готовность к чрезвычайному положению.

– Петра Юханссен – заведующая Норвежской биолабораторией в Хортене, – начал директор. – Наш лучший эксперт по этому вирусу. Я попрошу ее немного рассказать о том, насколько это необычная ситуация.

Она не была уверена, стоит ли ей присесть, и осталась стоять.

– Это, – начала она, – … самая страшная болезнь.

Вот. Она сказала это. Но увидела по их лицам, что они не поймут.

Исмаилу Салебану исполнилось одиннадцать лет за день до смерти. Он отправился на вечный покой одним солнечным днем в середине сентября. Крупный ворон балансировал на ветке дуба рядом с могилой, но когда мужчины начали забрасывать ее землей, он взлетел и исчез.

Под тем же деревом стояла и Петра Юханссен. Она накинула на голову шаль и оделась в черный костюм. Чтобы проявить уважение, подумала она, стоя дома перед зеркалом. Поездка сюда заняла больше часа, и Петра все же не осмелилась подойти к скорбящим. И тем не менее она не жалела о том, что пришла сюда.

Маленькая группка сомалийских женщин стояла в нескольких шагах от мужчин. Одна из них очевидно была матерью мальчика. Ее плач не оставлял никаких сомнений в этом. У Петры тоже есть дети, девочки-близнецы, и ей не пришлось даже делать усилий, чтобы понять это страдание. Она живо представила себе, каково это стоять одетой в защитный костюм, в колпаке с пластиковым забралом на голове и резиновых перчатках и смотреть, как твой ребенок, который еще пару дней назад был так полон жизни, медленно угасает. Она подумала о безграничном горе осознания неизбежности, когда мать в какой-то момент перестала молиться о том, чтобы сын выжил, и стала молиться о его смерти.

Петра не была там, не видела этого, но знала, что все так и было.

Когда скорбящие пошли к парковке, одна из женщин, державшаяся позади, остановилась рядом с Петрой. Молодая, чуть за двадцать, одетая в светлые тона. Они обе посмотрели на могилу.