— Ничего, — пробормотала Генриетта, не глядя на Миллисент. — Я неплохо обойдусь и без мужа. И кроме того, почти не знаю Дарби. Недаром мисс Петтигрю не раз твердила мне, какой помехой может стать муж в жизни женщины.

— Кроме того, насколько мы знаем, мистер Дарби — преступник. Не хотела бы ты потолковать на этот счет с мистером Фетчемом?

— С мистером Фетчемом? К чему мне толковать с викарием о женитьбе, если я не выхожу замуж?!

— Он сумеет помочь тебе примириться со своим несчастьем.

— Никакие разговоры о Божьей воле не примирят меня с будущим, которое мне предназначено, — резко ответила девушка. — Как ни глупо это звучит, а я все же надеялась выйти замуж.

— Я не знала, — прошептала мачеха.

— Думала найти вдовца или мужчину, который не хочет детей или уже имеет своих собственных. Надеялась, что такой мужчина влюбится в меня… брак по любви.

Она едва не рассмеялась над собой. Уж очень глупо это звучало!

— Не надейся, что найдешь истинно благородного человека, менее подверженного воздействию своих низших инстинктов.

— Я это учту, — коротко ответила Генриетта.

— Я рада, что Дарби сразу объявил о своих намерениях, — вздохнула Миллисент. — Таким образом, у тебя было слишком мало времени, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Да, разумеется, — буркнула Генриетта. Мачеха понятия не имела, что она уже считала брак с Дарби делом решенным. Что ни говори, а она почти ничего не знала о нем, если не считать пристрастия к кружевам. А если ей станет противно жить с человеком, дом которого скорее всего битком набит бахромой и золотыми кружевами? Кроме того, он — охотник за приданым — весьма сомнительное основание для брака, даже при более нормальных обстоятельствах.

— Так будет лучше для тебя, — утешала мачеха. — Ты в два счета разгадала его истинную натуру.

—Да.

— Вот увидишь, — продолжала Миллисент, отчаянно желая доказать свою правоту и любым способом стереть это выражение с лица Генриетты, — Дарби может оказаться весьма похотливым типом, дорогая моя. Вспомни, как он целовал тебя, причем в общественном месте!

— Совершенно верно, — глухо пробормотала Генриетта.

— Из него выйдет крайне неудачный муж, — ораторствовала Миллисент, почувствовав, что наконец находится на твердой почве. — Он… он даже может потребовать твоего общества чаще одного раза в неделю, дорогая моя, и бесцеремонно приходить к тебе в постель, когда захочет. И это окажется воистину утомительно, особенно с годами. Ты просто должна поверить мне на слово!

Генриетта поднялась и поцеловала мачеху в щеку.

— Пожалуй, приму-ка я долгую горячую ванну. Обещаю, больше ни слова о мистере Дарби.

Миллисент вдруг обнаружила, что, если смотреть на Генриетту сквозь слезы, ее волосы кажутся чистым золотом.

— Мне так жаль сообщать тебе плохие новости. Сердце разрывается при мысли, что ты не сможешь выйти замуж и иметь детей. — Слезы снова переполнили глаза, угрожая хлынуть водопадом. — Ты так красива, и у тебя могли быть изумительные дети. И…

Генриетта наклонилась и вытерла щеки мачехи.

— Все к лучшему, Милли, — прошептала она, назвав ее, как когда-то в детстве. — Мистер Дарби просто ненадолго увлекся. Но вряд ли я подхожу ему в жены. Он слишком элегантен, а я чересчур прямолинейна. Довольно скоро я ему надоем и буду только вызывать раздражение. Тогда начнутся ссоры и скандалы, и во что превратится наш брак?!

— Надеюсь, тебе не будет неприятно видеть его снова. Генриетта нашла в себе силы улыбнуться, только губы чуть дрогнули.

— Разумеется, нет. В конце концов мы едва знали друг друга, — бросила она и вышла из гостиной, высоко держа голову. Поднялась к себе, решив, что сейчас самое время поплакать. Но здравый смысл помешал ей броситься на постель и зарыдать. Она сказала правду: этот человек едва ей знаком. Зачем же плакать по тому, чего не было?

Немного поразмыслив, Генриетта поняла, что в основном испытывает стыд из-за собственного невежества. Ведь она действительно не знала, что не годится для супружеской жизни. До чего унизительно вспоминать о том, как она прижималась к Дарби! Неудивительно, что он посчитал ее готовой на все, если придерживаться верной терминологии.

Впрочем, сегодня она также впервые задумалась о брачном опыте Миллисент. Много ли мачеха понимает в интимных отношениях? Ей казалось, что близость с Дарби не была бы ей противна. Именно он, а никто другой может сделать их приятными.

Но он не смог бы найти с ней это наслаждение.

Она уселась перед туалетным столиком. Какая жалость, что она унаследовала волосы и лицо матери! Будь она некрасивой, даже уродливой, мистер Дарби вообще бы ее не заметил.

И это обстоятельство лишний раз доказывало, как он мелок и тщеславен, если, по собственным словам, его влекут только ее медовые волосы! Ну… и определенные части ее тела: недаром его руки ни на секунду не оставались в покое.

Но нужно быть честной с собой: хуже всего — не потеря мистера Дарби. Истина, превращавшая ее сердце в слиток железа, заключалась в том, что ни один мужчина, даже вдовец, не захочет жениться на ней. Не влюбится в нее. Даже единственное любовное письмо было написано ею же самой. Все мечты о том, чтобы найти мужчину, который не захочет детей, разом превратились в прах.

Она сглотнула горький ком в горле, стараясь не заплакать. Письмо, которое она написала себе, так и лежало на туалетном столике. Генриетта коснулась его кончиком пальца. Теперь она узнала Дарби куда лучше, чем в тот вечер, когда писала письмо. Строки, написанные им самим, были бы куда более земными, и остроумными, и одновременно более нежными и неистовыми.

Она потянулась было к перу, но отдернула руку. Еще одно письмо только ненадолго продлит несбыточные фантазии. Никакие послания не заставят мужчину жениться на ней. Пора отказаться от детских грез о рыцаре в сверкающих доспехах, который примчится на белом коне, чтобы спасти ее. Этого никогда не будет.

Одинокая слеза скатилась по щеке Генриетты. Она смахнула ее и позвонила горничной.

В ванной она повторила старый ритуал: считала благословения Божьи, которые до сих пор никто у нее не отнимал. Она была абсолютно счастлива до того, как Дарби появился в деревне, и с его отъездом все пойдет по-прежнему. У нее много друзей, она им нужна и чувствует…

Она почувствовала, как еще одна слеза упала с кончика носа. За ней последовала другая.

— Этот ребенок не твой, — объявила Эсме, с трудом поднимаясь на ноги. — Он от Майлза.

Себастьян даже не потрудился встать, что было явным свидетельством сильного шока.

— О Господи, — прошептал он, — ты носишь ребенка.