— Нет, но за этими деревьями не ухаживали так долго, что особой разницы, думаю, не будет.

Он приподнялся на носки, чтобы срезать нависшую над головой ветку.

Эсме лениво наблюдала за его действиями, но в какой-то момент обнаружила, что на самом деле жадно любуется, как перекатываются его мускулы под грубой курткой и как гетры подчеркивают мощь и силу его ног.

Щеки ее залились предательским румянцем, и поэтому Эсме поспешно подняла капюшон ротонды, но тут ветка упала на землю, и Себастьян обернулся.

Он всегда умел читать по ее лицу, как по раскрытой книге, и теперь шагнул вперед, неспешно, но с уверенностью, отмечавшей каждое его движение. Также неспешно протянул руки, сжал ее талию и притянул к себе.

И замер, когда твердый шар живота коснулся его тела. Но Эсме не отвела глаз, прекрасно сознавая, что, если сделает это, непременно подумает о том… что лучше всего поскорее забыть.

Он нагнул голову и нежно коснулся губами ее губ.

Его губы были горячими и сладкими.

И ничего не требовали.

Одна рука опустилась на ее живот так же невесомо, как перо, падающее на землю.

— Я хотел бы, чтобы этот ребенок был нашим, Эсме, — прошептал он ей в рот.

— Он не наш, — поспешно заверила она. Но не отстранилась. Не уклонилась от второго поцелуя. И, как всегда, ослабела от наслаждения. Вся решимость куда-то подевалась.

Но она хотела, честно хотела отступить. Только вот губы приоткрылись сами собой. Не потому, что он потребовал этого. Потому что она помнила… и помнила верно. Вкус поцелуя был небом и землей, воссоединившимися в полной гармонии.

Их языки встретились и сплелись, и все былые мечты вновь нахлынули на Эсме. И хотя их трудно было назвать настоящими любовниками, но она так много грезила о повторении того единственного вечера, который они провели вместе, что казалось, будто они любили друг друга целую вечность.

И все оказалось так легко!

Они целовались со сладостным самозабвением и исступленным желанием любовников, разлученных много месяцев. Он ласкал ее так, словно знал каждую струнку в ее теле, словно годы настроили его на все ее пристрастия.

Она трепетала на его широкой груди, а его рука скользнула между пуговицами ее ротонды и сжала грудь. Эсме подалась вперед, совсем немного, чтобы лучше ощутить его прикосновение.

Он не произнес ни одного ласкового слова, только повторял и повторял ее имя, но его голос, обычно сдержанный и спокойный, сейчас звучал неразборчиво и хрипло.

Но во всем происходящем было и одно большое преимущество. Эсме неожиданно поняла, что вовсе не так уж плохо терять прежнюю стройность. Конечно, до беременности у нее была не столь уж идеально тонкая фигура. Однако сейчас, проходя мимо зеркала, она замечала, что грудь раздалась так же сильно, как все остальное. Но только заметив, как изменился голос Себастьяна, как он дрожит, касаясь тяжелого холма ее груди, она поняла: кое-что явно изменилось к лучшему.

И растаяла, вплавилась в него так, словно ребенок не существовал, словно они целовались в спальне. Он тоже целовал ее, целовал исступленно, жадно и властно, и ласкал ее грудь, посылая языки пламени по всему телу и еще больше ослабляя решимость. Жажда — вот что она испытывала в эту минуту. Отчаянную жажду, утолить которую мог только Себастьян и которая стала почти нестерпимой за полгода их разлуки.

— Я мечтал об этом, — прошептал он изнемогающим от желания голосом и, чуть отстранившись, повторил: — Я мечтал о тебе, пока не почувствовал, что схожу с ума. И вернулся, решив, что лучше быть тут, чем терзаться день и ночь.

Его слова несколько отрезвили Эсме.

— Мы не можем! — охнула она, отскакивая так быстро, что едва не упала. Себастьян нахмурился.

— Но почему?

Она во все глаза смотрела на него.

— Что стряслось с тобой, Себастьян Боннингтон? Когда вы с Джиной были помолвлены, я прозвала тебя Святошей, и иногда казалось, что ты живешь ради тех моментов, когда удастся поймать меня на очередной проделке и прочесть лекцию!

— Так и было, — кивнул Себастьян, — потому что я хотел поговорить с тобой, Эсме. Хотел лишний раз увидеть, как по щекам ползет краска, удостовериться, что твои великолепные глаза смотрят только на меня. Не на других мужчин. Я не выносил, даже когда ты флиртовала с простаком вроде Генри Бердетта. Хотел, чтобы ты смотрела только на меня.

— Но ты был обручен с Джиной. Себастьян пожал плечами:

— Мы были давними друзьями, и этот брак казался вполне разумным.

— Какой ужасный вздор! — прошипела она. — Подумать только, разумный брак!

— Ты была замужем, — спокойно произнес он.

— Да, разумный брак. По расчету.

— Думаю, мы с Джиной были бы добрее друг к другу, чем вы с Майлзом. Я искренне люблю Джину и очень ее уважаю.

— Майлз любил меня. Он снова вскинул брови.

— Ну… во всяком случае, он прекрасно ко мне относился.

— Но не уважал.

Эсме, беззаботно пожав плечами, отвернулась.

— О каком уважении может идти речь? В первые годы нашего брака я вела себя хуже любой потаскухи. Но все равно любила Майлза. Не как возлюбленного, конечно, но в наше время очень мало браков по любви.

— Ты никогда не была потаскухой, — возразил Себастьян. Их глаза встретились. Ее, встревоженные, и его — безоблачно-голубые, как летнее небо.

— Не хотелось бы, Себастьян, чтобы твои романтические представления помешали тебе понять смысл жизни, которую я вела. Ты провел единственный вечер с единственной женщиной, и другой у тебя не было. Но ты у меня — всего лишь очередной пункт в списке мужчин, перебывавших в моей постели. Правда, список не слишком длинен, но мы с тобой прекрасно знаем, что в мире существует всего четыре типа женщин: девушка, жена, вдова, шлюха. Я принадлежу сразу к двум последним.

Он сжал ее лицо ладонями.

— Ты наслаждалась, впервые изменив мужу?

Она громко сглотнула, гордо подняла подбородок и вызывающе бросила:

— Нет, но я это сделала. И наслаждалась с двумя следующими любовниками.

— А если бы Майлз вернулся в твою постель; если бы выказал хотя бы малейшее огорчение твоими откровенными, почти публичными изменами; если бы проявил хоть какое-то желание выполнить супружеский долг и ублажить тебя, стала бы ты встречаться с этими мужчинами?

Последовало минутное молчание. Она подняла полные слез глаза.

— Я бы попыталась соблазнить тебя, Себастьян. Вместо ответа он схватил ее в объятия и с силой прижал к себе. От него пахло яблоневым деревом и дымом. А она спрятала лицо в грубой ткани его куртки, совсем не подобающей высокородному маркизу.

Прошло несколько минут, прежде чем он чуть отстранился и поцеловал ее в губы.