Вот тогда-то она и решила пойти на сцену – выступать в клубах с разговорными номерами, вкладывая в них и свою страсть, и энергию, и ненависть к себе. Комики зарабатывают – по крайней мере, у Джуно сложилось такое мнение – на своей нелепости, а ей постоянно твердили, что она уморительна. Она сопоставила эти два обстоятельства и таким образом вычислила точку приложения своих сил. Но ее сценический дебют оказался более трудным, чем она предполагала. Пожалуй, за всю свою жизнь наиболее остро она почувствовала себя отвергнутой тогда, когда, в самый первый раз, публика категорически отказалась смеяться над ее шутками. Ее друзья охотно покатывались от хохота над каждым ее анекдотом, но публике, которая заплатила деньги, желая, чтобы ее развлекали, Джуно совсем не казалась такой уж забавной. В ней ощущались боль и обида, в ее словах звучало слишком много горечи. И только после множества неудач, напряжения сил и нервов, слез отчаяния и трудной, целеустремленной работы она усвоила этот непринужденный, легкий и самоироничный тон, который отличал ее сейчас. Но, как и прежде, Джуно продолжала страдать приступами безнадежной влюбленности, хотя и более краткими, чем раньше.

Вместе с Лидией они поселились в Камдене. Ее прекрасная, неотразимая, легкомысленная подруга меняла одного роскошного мужика за другим – блестящие, умные супермены, с которыми Джуно сталкивалась, когда утром они, бывало, выходили из душа, прикрываясь лишь махровым полотенцем и застенчивой улыбкой. Жизнь в одной квартире с Лидией была нелегким испытанием: болтовня всю ночь до утра, бурные вечеринки, последующий отходняк, воскресный сон до обеда. Джуно никогда не имела подобного опыта – опыта всепроникающей, как инфекционная болезнь, дружбы, которая засосала ее всю целиком, без остатка, которая была и обременительна, и упоительна одновременно.

А мириады поклонников Лидии неизменно становились друзьями Джуно. Когда, явившись с букетом цветов и двумя билетами в оперу, они обнаруживали, что Лидия до сих пор в душе, или еще не вернулась, или уже ушла с другим, – тогда Джуно проявляла всю свою изобретательность, сочиняя с ходу разные истории. Лидия обходилась с мужчинами жестко и безжалостно, но всегда рядом оказывалась Джуно – она готовила для несчастных бутерброды, наливала выпить, подавала сигареты, рассказывала смешные истории и, утешая их, тешила себя иллюзией, что они пришли именно к ней, а не к забывчивой и незабвенной Лидии.

Затем в жизни Джуно появился Джон, и все переменилось. Он положил на нее глаз во время ее выступления в камденском пабе. Это было одно из первых по-настоящему удавшихся ей выступлений. Он заорал: «Покажи свои титьки!» (не очень-то оригинальное начало – такие выкрики в ее адрес раздавались очень часто). Она, с микрофоном в руке, взглянула на него. Огромного роста, сексапильный, голубоглазый, с густыми бровями – классический объект ее безнадежных влюбленностей. Он имел только один недостаток – чрезмерное пристрастие к гелю для создания эффекта мокрых волос. Джуно ухватилась за эту зацепку:

– А что у тебя с волосами, парнишка, – ты приходишь сюда поплавать?

После выступления он подошел к ней в баре и заговорил. Он ее заговорил в буквальном смысле слова: сексуальные шуточки, улыбка, выразительные жесты, самоуверенность, ярко-голубые глаза, раздевающий взгляд, – а в те дни она выступала в выцветшей черной футболке, леггинсах и пыльных лодочках. Она влюбилась в него не тогда, когда он сказал: «Ты ужасно забавная», и не тогда, когда он сказал: «Я влюбился в тебя в ту минуту, когда ты мне ответила на выкрик». Она влюбилась в него в тот момент, когда он сказал, почти удивленно: «Боже мой, да ты в самом деле красавица!» Она захотела его так сильно, словно в ее теле образовалась новая железа, вырабатывающая желание в чистом виде.

Она просто не могла поверить, что мужчина столь великолепный хочет тратить на нее свое время, держать ее за руку на людях, обнимать за плечи, гладить по щеке. Она с самого начала понимала, что у нее и язык, и ум острее, чем у него, но какое это имело значение. Друзья и подруги предупреждали, что он донжуан, неисправимый бабник, ограниченный и недалекий тип, что он ее бросит, и вообще ее не стоит, но Джуно никого не слушала. Она так устала от бесцветных зануд, а Джон был образцом физической силы и эмоциональной определенности. Наконец-то супермен ответил ей взаимностью. Этот прекрасный мускулистый викинг влюбился в нее и взял с собой. Кстати, гелем для создания эффекта мокрых волос он больше никогда не пользовался.

После стольких лет одиночества и разочарований чувство разделенной любви явилось как чудо. В те первые головокружительные недели было так легко. Похоже на сорок секунд свободного падения перед раскрытием парашюта, когда можно оглядеться вокруг, любуясь открывшейся панорамой.

Ей хотелось вновь испытать это чувство. Но не с Джоном – уж это точно. Их трехлетний романа завершился сокрушительным падением: парашют валяется на земле, кости переломаны, сердце разбито.

Ночью в пятницу Джуно поначалу рассматривала Джея как разновидность известного ей типа зануды, только с улучшенной до стадии совершенства внешностью. Своего рода возврат в до-Джонову эпоху, но уже с после-Джоновым опытом. Она считала, что сможет переспать с Джеем просто ради острых ощущений и самоутверждения: он был рядом, он был сексуально привлекателен, а она одинока и слегка на взводе. Но все это было до того, как он прикоснулся к ней и заставил ее либидо фонтанировать, как струя воды из пожарного шланга. До того, как он не захотел ей открыться, охраняя свою внутреннюю жизнь, словно драгоценную жемчужину. До того, как он отверг ее, – так же, как Бруно, как Джон.

Джей спал с ней, похоже, потому лишь, что она сама преподнесла себя на блюдечке, как бесплатную закуску. Теперь ему противно даже находиться с ней под одной крышей, а она вот взяла и влюбилась в него.

Когда Джуно вернулась с работы, ни Джея, ни его компьютера дома не было. Не теряя ни минуты, она натянула рубаху для рожениц и уселась на диван к телефону, поставив рядом бутылку джин-тоника. Не переводя духа, она позвонила Эльзе, Джезу, Эдди, Лулу, Одетте (которая, как всегда, еще не пришла с работы или презентации) и маме. После этого Джуно пришла к выводу, что сатиры на тему Джея отполированы до блеска. Милая, ядовитая Лулу дала ей несколько ценных советов. Джуно, не колеблясь, намеревалась включить этот номер в свое выступление, намеченное на среду, и даже начала делать кое-какие заметки. Само собой разумеется, она не говорила никому, что спала с Джеем, – просто расписывала его жуткие привычки, разыгрывала свою реакцию на них. Чувство вины затрепыхалось в глубине ее души, но она задушила его. В конце концов, он наговорил ей жутких гадостей, обозвал ее сукой. И потом, он взял с нее клятву, что она не будет его любить. Клятвы, что она его не будет ненавидеть, он с нее не брал.

Налив вина в бокал, Джуно набрала номер Трионы.

– Как мне стало известно, ты ужасно обходишься с Джеем? – небрежно спросила Триона, но в голосе явно слышалось неодобрение.

– Откуда тебе это стало известно? – спросила Джуно, ее карандаш замер на полуслове.