— Ну, знаете, нахалов надо учить. Иначе от них житья не будет… Хотел вас давеча спросить, как называются ваши духи?

— А что, не нравятся?

— Нравятся, и очень! Замечательный аромат!

— «Красная Москва».

— Ну и неправда… Первородное их название «Букет императрицы». Эти духи изобрел в Москве — еще до революции — один французский парфюмер…

Синягин с трудом удержался, чтобы не закончить мысль — «…а большевики взяли и переименовали, как это они привыкли делать».

— А вы что, жили до революции? — удивилась Татьяна.

— Ну, да. Целых девять лет.

— И помните эти духи?

— Мама всегда ими душилась.

— А я родилась при советской власти.

— И где же?

— В Москве. А сюда в гости к сестре приехала. У нее муж тут служит. А вы тоже здесь служите?

— Ну, да… Некоторым образом. А на какой улице живет ваша сестра?

— На Железнодорожной.

— О, да мы соседи! — искренне обрадовался Синягин. — Я вас провожу, нам по пути!

* * *

Лобов медленно приходил в себя. Он возвращался в Крепость, растирая передавленную шею. «Капитан этот — полный псих! Вот нарвался! Хорошо, что в комендатуру не загремел. А то пришла бы в редакцию весточка… В два счета из газеты бы выставили. И Макеев бы не помог… Ну, псих! Это ж надо так заводиться! Чуть не удушил, гад! Ну, да что с НКВД взять? Они там, наверное, все такие…» — припомнил он свой прошлогодний опыт общения с полковым особистом. Но даже этот пренеприятный случай не смог испортить ему впечатления от волшебного дня. Ирина!..

Лобов вернулся в казарму затемно, ткнулся в гостевую каморку. Финансист уже спал, выводя носовые рулады «симфонии Храповицкого». Сергей быстро разделся, уложил обмундирование на табуретку, как учили в сержантской «учебке», и наклонился к букету в банке — подышать жасмином. Затем блаженно вытянулся на свежей простыне, накрылся еще одной такой же с фиолетовым пятном казенного штампа и мгновенно уснул.

* * *

Железнодорожная улица была так же темна, как и весь город. «Апфелькухен» сработал надежно. Татьяна шла, взяв под руку своего провожатого.

— Спасибо вам! Без вас было бы страшно… Так темно. Не знаете, почему нет света?

— Говорят, на электростанции что-то замкнуло. — Синягин расстегнул полевую сумку, нащупал нож, а под ним — полплитки тонизирующего шоколада. — Как вы относитесь к шоколаду?

В ответ Татьяна шутливо пропела:

— Ой, девочка Надя,

Чего тебе надо?

Ничего не надо,

Кроме шоколада!

— Угощайтесь!

Татьяна отломила дольку и положила на язык:

— Какой вкусный! Это бабаевский?

Синягин не знал, что ответить. Он впервые слышал это слово.

— Возможно, — осторожно ответил он. — А вот, кстати, и мой дом! Три дня назад я получил здесь квартиру. Прошу почтить мое убогое пристанище.

— Ну, что вы?! Поздно уже…

— Но вы же уже почти дома! На пять минут заглянем — должны же вы знать, как живут красные командиры?

— Как живут красные командиры, я уже знаю: муж двоюродной сестры — тоже красный командир, он командует какими-то связистами.

— О, связь в бою решает все! Потеря связи — потеря управления. Он очень нужный специалист. Но мне будет грустно и обидно, если вы не почтите мой дом хотя бы кратковременным визитом.

— Ну, хорошо. Как вы и сказали — ровно на пять минут.

«Ой, девочка Таня, куда тебя тянет?..» — пропел про себя Синягин, распахивая калитку. Сердце бешено колотилось. В доме никого не было да и быть не могло. Алекс с ребятами на задании. Добыча сама шла в ловушку. «А может быть, она сама хочет этого? Возможно, «Кола» уже начала действовать…»

— Дайте мне руку! — попросила девушка. — Здесь такая темень!

— Вот вам моя рука! А если хотите, то и сердце в придачу!

— Какой вы щедрый!

«Капитан» снова открыл свою полевую сумку и извлек из нее фонарик. Луч света пробежался по ступенькам лестницы. Они поднялись на второй этаж, в бывшую спальню фотомастера.

«Тварь я дрожащая или право имею?» Этот вопрос Синягин решил для себя давно: право имею! Имею право на все!

— Ой, да как же вы здесь живете? — изумилась Таня. — Здесь же нет никакой мебели?

— Здесь есть кровать. А это самая главная мебель в доме холостяка, — Синягин выключил фонарик и крепко обнял девушку. Она попыталась оттолкнуть его, но сделать это было не так-то просто.

— Саша, не надо! Я вас очень прошу! Не надо этого делать…

Больше ее губы не произнесли ни слова. Они утонули в водовороте хищного — страстного — поцелуя…

Он ворвался в нее, как врывается орда в сломленный город.

Танатос и Эрос всегда рядом. Два часа назад Танатос забрал человека. Теперь Эрос возмещал его исчезновение. Пятна крови, оставшиеся на простыне, живо напомнили пятна другой крови — пролитой у моста. Кто мог подумать, что Таня окажется девушкой? Но это было именно так, и Синягин горделиво подумал, что это первая девушка в его жизни. Все остальные, которых он знал, растерявшие свое девичество невесть где и невесть с кем, были не в счет.

А потом Таня заплакала:

— Ну, вот теперь вы будете думать обо мне плохо, — безутешно всхлипывала она. — Только познакомились — и сразу в постель. Разве так бывает?

— Бывает… Сегодня как раз именно такой день… — потянулся за гимнастеркой «капитан».

— Самая обыкновенная суббота…

— Да, суббота. Но перед великим воскресением… Воскресением России.

— О чем вы?

— Танечка, только не плачь! Я обожаю тебя! Я никогда не стану думать о тебе плохо! Да это и невозможно!

Он проводил ее до дома, который оказался в каких-нибудь ста шагах. Крепко обнял ее в подворотне и отпустил.

Такого насыщенного дня в его жизни еще не было — он уже вступил в войну — и вступил в нее самым первым. И уже одержал первые победы. Отнял у кого-то жизнь. И быть может, уже зачал новую… А ведь не прошло еще и пяти часов. И что-то еще будет утром… Надо сделать передышку.

Он завалился на кровать, которая еще не остыла от бешеной страсти, и позволил себе расстегнуть только пуговицы воротничка и ослабить ремень, как разрешено отдыхать в карауле. Однако уснуть хотя бы на часок не удалось. Во дворе затарахтел мотоцикл, вернулся Алекс с двумя помощниками.

— Десять столбов спилили, полтора километра проволоки вырезали! — похвастался Алекс и припал к носику чайника. Пил долго и жадно. Чувствовалось, что все трое изрядно вымотались и перенервничали. Но настроение было приподнятым — дело сделали!