«Проберусь через казарму и выпрыгну через окна внешней стороны», — решил он. Но тут немцы обрушили такой шквал огня, что даже головы было не поднять, не то что встать и забраться в окно. Осколки с яростным фырканьем отскакивали от стен, и Сергей лежал, прикрыв камеру грудью, а голову руками. Наган он не выпустил и надеялся хоть немного заслонить череп сталью револьвера. Он тупо лежал, отсчитывая, быть может, последние секунды своей жизни…

Ирина! Какое счастье, что она не видит, как позорно распластался он по земле, не сделав еще ни одного выстрела по врагу. Эта мысль заставила его приподнять голову и увидеть зеленовато-серые фигурки бегущих по двору цитадели немцев. Они перемещались правильной цепью, почти не пригибаясь, ведя из автоматов огонь сходу.

Сергей перекатился в приямок полуподвального окна. Оттуда, как из окопчика, он стал стрелять из нагана. После третьего выстрела понял, что палит в белый свет и решил подпустить цепь поближе. И когда подпустил и увидел, какой великолепный кадр открывается ему снизу, достал фотоаппарат и стал ловить в видоискатель вражеских солдат. По счастью, он был здесь не один: из соседних и верхних окон защелкали хлесткие винтовочные выстрелы, а потом зашелся в длинной очереди станковый пулемет. Пехотинцы залегли, но отвечать на огонь не стали. Вместо них по казарме ударили минометы. Полуоглушенный от близкого взрыва, Сергей спрыгнул из цокольного окна в подвал. Там уже спасался от артогня какой-то народ. В полумраке малиново тлели огоньки папирос, кто-то в углу стонал, кто-то костерил немцев в Бога, душу, мать…

— Ну, гансы поганые, подлые твари, ох и расплатитесь вы, ядрена корень!

Там наверху уже рассвело, и из подвальных окон косо падали солнечные снопы, насыщенные густой пылью. Те, у кого было оружие, стоял в их проемах и изредка постреливал из винтовок в видимые только им одним цели. Те, у кого оружия не было, жались по углам и за подпорами, опасаясь залетных в окна осколков.

— Затянулась, однако, провокация… — заметил кто-то из полутьмы.

— Какая, на хрен, провокация! — возмутился другой голос. — Война это самая настоящая!

— Ну, ничего, наши к вечеру вернутся, покажут им кузькину мать!

«К вечеру?! — затосковал Сергей. — Ясное дело — Ирина его сегодня не дождется. И завтра, наверное, тоже. Как она там? Минск от границы далеко. Там должно быть тихо. Наверное, по радио все расскажут. Беспокоиться станет. За кого — за меня или за мужа? Или за обоих?» Ему очень хотелось, чтобы Ирина переживала только за него одного.

Пальба нарастала. И вдруг до Сергея дошло, что он уже двадцать раз мог быть убит, и никогда бы уже больше не обнял свою любимую, никогда бы не ощутил запаха ее волос, вкуса ее губ… Он даже подумать бы о ней не смог никогда и вообще ни о чем уже больше никогда не думал.

И тут ему — задним числом — по-настоящему стало страшно. Только чудом кусок рваного железа пока что не разворотил ему голову, не разорвал живот, не отрубил руку или ногу. Пока что — не отрубил, не разворотил, не разорвал, не рассек, не раздробил. Пока что. И может, через минуту-другую, через час-другой все это произойдет. Ведь это уже несомненно — настоящая война, и пощады никому не будет. Липкий подлый страх сковал все тело, парализовал руки и ноги. Лобов застыл в горестной позе приговоренного к смерти. Убьют, конечно же, убьют в этом мрачном подвале, ни за что ни про что, ни за понюшку табаку. Эх, точно вчерашний старшина напророчил: «…А на руках вмирае куренный… Ийде война, ийде война». Он вспомнил и своего толстого соседа-попутчика. Где-то он сейчас? Жив ли? Эх, уж лучше бы он вчера опоздал на поезд, лучше бы они оба опоздали! Тогда это казалось счастьем — успели! А поутру удача обернулась черной бедой…

Он вспомнил и финскую войну. На той недолгой, но жестокой войне тело его было прикрыто какой-никакой, но все же броней танка. Да и стрельбы такой не было, и плотность огня была другой. Здесь же все пули летели именно в него, в младшего политрука Сергея Лобова, и все мины падали рядом — так теперь казалось.

Громко вскрикнув, упал под окном босой боец в гимнастерке без ремня. Приклад винтовки остался торчать в амбразуре, и к нему тут же подскочил безоружный красноармеец, полуодетый, в ботинках без обмоток. Он вытащил из окна винтовку, открыл магазин — не густо: всего два патрона. Потом принялся шарить в карманах у убитого в надежде найти хоть одну обойму. Глядя на него, и Сергей проверил барабан нагана: в нем оставалось всего три патрона. Но в кармашке кобуры был небольшой запас, и Сергей, выбив эжектором стреляные гильзы, дозарядил револьвер.

Потом открыл футляр «лейки»: счетчик снятых кадров показывал «5». Значит, еще оставался 31 возможный снимок. Все запасные кассеты остались в гостевой комнате в «тревожном» чемоданчике. «Рохля! Надо было хоть пару кассет в сумку переложить! Ну, да что там, однако! Эту бы пленку успеть доснять. А как ее потом в редакцию переправить? Вопрос…» Вырвав из записной книжки листок, Сергей быстро написал: «В случае моей гибели прошу передать камеру и пленку в редакцию газеты «Красноармейская правда». Подумал и дописал: «Или гр. Ирине Суровцевой по адресу: Минск, ул. Чкалова, д. 20, квартира…»

Кто-то тяжело плюхнулся рядом с ним. Лобов поднял глаза:

— Самвел?!

— Я, я… Можешь не сомневаться…

Младший политрук, принимавший его вчера, был весь в черной гари, и без того смуглый он и вовсе теперь походил на негра.

— Это меня немцы какой-то гадостью подкоптили. С неба шарахнули — вроде бочки с мазутом. Горело все — даже кирпичи. До сих пор дышать трудно.

Сергей извлек из кармана брюк носовой платок.

— Оботрись.

— Спасибо… Идем со мной, там полковой комиссар политработников собирает.

Они двинулись через весь длинный подвал в самый дальний его угол. Там, среди пустых ящиков сидел и рвал какие-то бумаги человек с четырьмя шпалами в петлицах и золотистыми звездами на рукавах гимнастерки. Он поднял голову и Сергей сразу же узнал в нем того самого секретаря дивизионной парткомиссии, который жучил его в Пружанах. Но тот, по счастью, его уже не помнил. Как он тогда назвался? Елфимов! Точно — Елфимов.

— Молодцы ребята, что собрались! Больше из политсостава никого нет?

— Никого, — подтвердил Самвел, ожидая высоких указаний.

— Задача у нас одна: надо пробиться в Брест во что бы то ни стало! И мы это сделаем… Самвел, надеюсь, ты понимаешь, что если меня немцы захватят, это будет для них большой подарок? Можно только представить, как взвоет геббельсовская пропаганда… Мы не должны давать им такого шанса. Поэтому я принял решение переодеться в рядового красноармейца. Ты же наденешь мою гимнастерку и поведешь бойцов в контратаку. Они должны видеть, что рядом с ними целый полковой комиссар. Это их подбодрит. Понимаешь?

— Так точно. Понимаю.

— Тогда давай, действуй!

Елфимов быстро стянул с себя гимнастерку с многошпальными петлицами и протянул ее Самвелу. Тот немедленно переоблачился, приобретя вид более чем внушительный.