— Ефим, да при чем здесь мое начальство?

— Кроме того, — перебил я его, — ты и сам был не прочь вцепиться в Светлова и повесить на него убийство, которого он не совершал. Да что там, ты был в этом просто уверен! Как же, его ученица Таня живет в этом подъезде, а Вадим Соболев — бабник. Конечно, проще всего было предположить, что между ними могла возникнуть связь и Светлов решил уничтожить соперника. Да только ты не учел личность Светлова. Он — музыкант, человек чувствительный, он живет в своем мире, и для него совершить убийство — это потерять покой навсегда, понимаешь? Это значит видеть каждую ночь кошмары, это невозможность находиться в гармонии с самим собой и в дружбе с сестрой, к которой он очень привязан. Он же не профессиональный убийца, который уверен в том, что не оставил свой след на месте преступления. Если даже предположить невозможное, что это он отравил Соболева, то совершил бы он это в состоянии аффекта и уж точно оставил бы массу следов, улик. А это — тюрьма. Вот скажи, он выжил бы там? Валя, он не виновен, прошу тебя, отпусти его!

— Что ты такое говоришь?

— А как ты узнал, что он прятался в моем доме?

— Он же приехал в Москву, где встретился со своей сестрой, — голос Ракитина уже звучал более спокойно, — и они поехали как раз туда, в тот дом на Садовую-Каретную. Мои люди следили за ними, было интересно, где он скрывался все это время, кто его прятал и помогал ему. Мы были уверены, что это сестра. И когда они потом сели в машину Клары Светловой и выехали из города, их вели до самого твоего дома.

— А что они делали в том доме?

— Поднялись в квартиру, где проживала Туманова. Но довольно быстро оттуда вышли.

— Все правильно. Они искали ее, потому что она пропала. Да, я спрятал Светлова у себя, им с Тумановой надо было заниматься, жизнь-то продолжается, вот я и предоставил им такую возможность. И что с ним теперь? Где он? Неужели в СИЗО?

— А ты думал, где? — огрызнулся Валя. — Как же я в тебе ошибся!

— Валя, успокойся. Прошу тебя, отпусти Соболева. Ну, хочешь, я внесу за него залог. Ему и так досталось по жизни.

— Ну, конечно, только твой пианист и переживал, других-то жизнь совсем не бьет!

— Послушай, я, если ты еще не понял, занимаюсь поисками настоящего убийцы Вадима Соболева. И я его найду. И тогда тебе все равно придется отпустить Игоря. Но только неизвестно, каким он выйдет из камеры. Он же хрупкий, как фарфоровый. Его один раз ударят, и он упадет, разобьется, как ваза. Валя, прошу тебя, будь человеком!

Но вместо ответа он отключил свой телефон. Я развернулся и поехал обратно в Москву. По дороге позвонил Кларе. Она не сразу взяла трубку. А когда все же взяла, то сразу, без вступления, принялась плакать и причитать. Просила прощения, кляла себя за то, что потеряла всякую осторожность.

— Я подумала, что вечером уж за мной никто следить не будет. Темно, холод такой на улице, чего бы им за мной следить?

Я слушал ее, думая о том, до какой же степени нужно быть оторванной от реальной жизни и наивной, чтобы полагать, будто бы время суток и холод могут помешать оперативной слежке. Насколько же легкомысленны были эти мои пианисты! Я им в какой-то степени даже позавидовал. Живут люди в своем мире и воспринимают жизнь в розовом свете.

— К тому же, когда Игорь вызвал такси и примчался в Москву, что мне оставалось делать? — продолжала в легкой истерике оправдываться она. — Он позвонил мне, я приехала туда, к тому дому, и мы с ним поднялись наверх, к Тане. Но ее там не оказалось, и тогда мы решили вернуться обратно за город.

Она повторяла уже то, что говорила мне накануне. А я? Я-то почему их не предупредил, чтобы они хотя бы не светили меня, мой дом? Отправились бы в какое-нибудь другое место, попытались скрыться. В гостиницу, ресторан. Так хотя бы можно было проверить, следят за ними или нет. Но разве им было дело до меня, до моих дел и отношений с полицией? Вот и помогай им после этого!

Упрекать ее, злиться, кричать на нее не было смысла. Все равно не поймет, только обидится, да еще и новые ошибки совершит.

— Эта соседка… Танина… Она была одна?

— Не знаю… Она вышла на шум, мы поговорили, и все. Ничего про нее не знаю. Фима, все рушится! Игоря арестовали, теперь его будут избивать в камере, я знаю, он многих людей раздражает, он же не такой, как все! Идеалист, романтик, наивный, как ребенок! Мало того что его могут посадить за убийство этого Соболева, так еще и его доброе имя ославят! Что делать? И к тому же Таня! Куда она делась? И что вообще со всеми нами происходит?

Я предложил ей успокоиться и ждать моих указаний.

— Клара, постарайся меня не отвлекать от работы. Я ищу убийцу Соболева, и как только найду, так Игоря сразу и отпустят. Другого выхода я не вижу. Следствие топчется на месте, у них ничего нет, кроме этого видео с Игорем. Всю основную работу приходится делать мне.

Она пообещала мне сидеть тихо, «как мышка», и я, выключив телефон, снова завел машину. Развернулся и помчался домой. Однако добрался я до дома только под утро. Причиной этому стал звонок Германа Шитова. Безусловно, я помнил о его просьбе проследить за его женой, но планировал сделать это чуть позже, поскольку мне на голову свалилось и без того много проблем и дел. Но я не оценил степень волнения Геры, человека, решившего радикально изменить свою жизнь, женившись на балерине, и теперь сомневавшегося в ее верности. Подозреваю, что ему на тот момент вообще все было безразлично, и служба в том числе, — он переживал, возможно, самые тяжелые моменты в своей жизни. Измена, предательство черными парусами развевались над его головой, и он в отчаянии решил поделиться своими сомнениями по поводу жены именно со мной, с человеком, которому доверился и на помощь которого рассчитывал. Я же, вместо того чтобы немедленно заняться его делом, отложил его в дальний ящик. И это при том, что сам, в свою очередь, попросил Германа помочь мне с моим делом, убийством девушки Оли.

Осознавая все это, я смотрел на свой вибрирующий и издающий нервные и нетерпеливые сигналы телефон с высвеченным именем «Герман» и не торопился отвечать. Стыдно было.

Снова притормозил, свернул на обочину, достал конверт со сведениями о его жене, Нине Сквозниковой. Пролетавшие мимо машины, мазнув по мне ярким светом, моментально исчезали в темноте, быстро гасли рубиновые точки задних фар. Мне казалось, что все они растворялись в ночи, как призраки. Ночью почему-то все кажется нереальным, подозрительным, наполненным магией. И время, в зависимости от того, что ты делаешь, куда стремишься и о чем думаешь, то замедляет свой ход, то, наоборот, ускоряет.

Эта же ночь, казалось, задремала, позабыв о своем главном предназначении — время лениво передвигало свои стрелки, клевало носом, как, собственно, и я.

Я включил свет в салоне и достал из конверта аккуратно исписанные листы бумаги с датой рождения юной балерины Нины Сквозниковой, со списком ее знакомых, адресом и номерами телефонов ее родителей и прочей важной для меня информацией. Здесь же были и фотографии, где крупным планом была изображена сама Ниночка, чудесная молоденькая девушка с нежным лицом и светлым облаком волос. Да, действительно, очень красивая девушка. На двух снимках Нина была изображена танцующей в балетной прозрачной юбке. Представив себе, насколько счастлив мог быть с ней Гера, я невольно поставил себя на его место и сразу же почувствовал какой-то душевный дискомфорт. Ревность — вот что могло бы погубить их любовь, ну и брак, само собой. И именно ревность и толкнула его в спину, когда он приехал ко мне за помощью. Несчастный! Даже если окажется, что она ему верна, он все равно будет следить за ней, проверять ее ноутбук и телефон или вообще установит за ней слежку. Любовь — вот как называлась его болезнь, заставившая его расстаться со своей прежней семьей и навсегда лишившая его покоя.