случае отказа. Ну, не дура ли? Надумала себе всякого. На какое-то время поверив даже, что Жорка непременно попытается на мне отыграться. А ведь он с тех пор ни разу косо на меня не взглянул. Идиотка. Подозревать Бутенко в такой низости… Бутенко, который делает, кажется, все, чтобы облегчить мою новую жизнь. Да он на глаза мне старается лишний раз не попадаться. Словно знает, что мне невыносимо встречаться лицом к лицу с последствиями той ночи. Пересекаемся мы исключительно по делу. Но даже в эти моменты он разговаривает со мной предельно вежливо и корректно. А я все равно, как дикая, смотрю куда угодно, но не на него, и, вот как сейчас, тороплюсь поскорее смыться.

С другой стороны, меня, наверное, можно понять. Уж очень испугало меня его предложение бесцеремонным посягательством на то, что я всегда считала неизменным. Это было как кощунство. Как осквернение святыни. Ведь мой брак, мои отношения с Юрой в самом деле были для меня святы. И все во мне на дыбы встало, когда Бутенко бросил — «Уходи от него». Странно, да? Особенно потому, что в глубине души я уже и сама не отрицала такой возможности.

И не отрицаю. За эти две недели я, сколько ни старалась, так и не смогла забыть о Юркином предательстве. Я готовила ему завтрак, а перед глазами мелькали мучительные картинки его измены, я лежала под ним и думала о том, было ли ему с любовницей лучше. Я кивала, когда Юра завел очередной разговор о втором ребенке, и сама прикидывала в уме, как скоро после родов он отодвинет Мишку на второй план. Я садилась в машину к мужу, и каждый чертов раз осматривалась тайком, выискивая доказательства его измены. В какой-то момент даже стало интересно, что я буду делать, если найду в бардачке чужие трусы. Сделаю вид, что не заметила их? Съем и это, боясь скандалом разрушить наше с мужем хрупкое перемирие?

Я задавала все эти вопросы и медленно истекала кровью, замещая ее потерю ненавистью к себе.

— Ты выглядишь грустной. Опять какие-то проблемы с Юрой? — осторожно интересуется Вера, отпивая из бокала вино. Мы сидим в одном из лучших ресторанов морепродуктов. Нарядные и красивые. Но если честно, даже это не поднимает настроения. Тут Вера права.

— Уверена, что хочешь этим грузиться?

— Иначе бы не спрашивала.

Вообще я не очень привыкла делиться своими проблемами. Может, потому что у меня до поры до времени их просто не было. Не знаю. Но с той же Верой мы сблизились во многом как раз потому, что ни она, ни я не чувствовали необходимости трясти грязным бельем перед кем бы то ни было.

— Юра мне изменил. Давно. Еще до рождения Мишки.

Лицо Веры каменеет. Она в каком-то потерянном жесте трет лоб и надолго зависает, глядя в окно.

— И этот туда же. Что же они делают, Элька? Вы были последней парой, на которую я смотрела и цеплялась за мысль, что не все еще в этом долбаном мире потеряно, а теперь… Дай угадаю, тоже с секретаршей?

— Со старшей медсестрой, Вер. — Почему-то становится весело, — У Юрки нет секретарши.

— Считай, одно и то же, — отмахивается она.

— Ну, да. Такая пошлость. А почему тоже? — осторожно интересуюсь я. — Неужели твой Шведов… Серьезно?!

— А что тебя удивляет? — Вера горько улыбается, кроша хлеб.

— Ну-у-у, он производит впечатление абсолютно на тебе повернутого человека. Ты уж прости, если что не так.

— Не за что прощать. Он и есть повернутый. Иначе бы давно уже меня отпустил.

— А ты… хотела уйти?

— Я уходила. — В глазах Веры мелькает сталь. И я понимаю, что она, вся такая нежная и воздушная снаружи, имеет негнущийся стержень внутри. Вот, кто бы точно не стал межеваться, как я.

— И что?

— И ничего, как видишь. Он вернул.

Верин ответ ставит меня в тупик.

— Выходит, ты его простила?

— Да не в этом дело, Эль. Просто от некоторых мужиков не уйдешь, понимаешь? Они возвращают. Каждый чертов раз возвращают.

Откровения подруги я слушаю, широко распахнув глаза, как дети слушают всякие страшилки.

— Ты сейчас намекаешь на возможности, которые ему дает должность? — уточняю я осторожно.

— А то на что? — устало вздыхает Вера. — Но ладно, что мы все обо мне? Ты про свое рассказывай. Вдруг легче станет?

— Если честно, ты меня так шокировала, что собственные проблемы уже не кажутся мне неразрешимыми, — бормочу я, отпивая коктейль из трубочки.

— Да ладно тебе! Я уже со своими смирилась. А ты что думаешь делать?

— Смиряюсь, как и ты. Отомстила, чтобы меня не разорвало от обиды, а теперь смиряюсь.

Вера закашливается. Выпучив слезящиеся глаза, сипит:

— Ты что… Ты переспала с кем-то?

— Ага!

Подруга какое-то время молчит, хлопая кукольными глазами, и вдруг начинает ржать!

— Ну, ты даешь!

— Осуждаешь?

— Ни в коем случае. А знаешь, у меня ведь тоже мелькала такая мысль.

— И? Не смогла себя заставить?

— Да ты что! Шведов бы его уничтожил. Я не могла так кого-то подставить.

— Жесть. Правда, жесть, Вера. Просто гребаное кино.

— Ладно тебе, — хмыкает. — Лучше скажи, помогло?

— В какой-то мере. Но заешь, если ты все же решишься пойти налево, выбирай партнером кого-нибудь…

— Кого не жалко? — Я закатываю глаза. — Ну а что? Зная, что Шведов его убьет, надо выбирать того, по кому потом не буду плакать.

— Да даже если бы ему не грозила смерть… Ну, представь, если вы потом каждый день видитесь? А если вдруг еще окажется, что он к тебе неровно дышит? Это же вообще ужас.

Тут нас прерывает официант, который приносит заказ. Пока он расставляет на столе тарелки, повисает пауза, после которой следующие слова Веры кажутся оглушительно-громкими:

— Только не говори, что переспала Бутенко.

Я вскидываюсь, чувствуя, как кровь отливает от щек, делая их мертвенно-бледными. Как она догадалась? Уж в чем я не планировала сознаваться, так именно в этом! Не столько из-за себя, сколько из-за Георгия. Не хочу, чтобы его жалели. Он не жалкий! Что бы там с нами не произошло.

— Да ну блин, Элька! Ты не могла поступить с ним более жестоко.

— Я его не принуждала, — перехожу в нападение, сама не очень-то понимая, как так вышло. С остервенением соскребаю ложечкой икру ежа.

— Но, похоже, не понимала, что он просто не мог тебе отказать?

— Да почему не мог, господи?!

— Потому что он в тебя влюблен. Давно. Ты разве не замечала?

Ошарашенно хлопаю глазами:

— Нет. Да ты что, Вер? Он ни разу, ни словом,