На кофе я соглашаюсь, потому что иначе это будет выглядеть совсем уж некрасиво. Пьем молча. Я только чувствую Жоркин взгляд.

— Что думаешь делать дальше?

Пожимаю плечами. Совесть не позволяет сделать вид, что я не понимаю, о чем он.

— Понятия не имею. Все меняется быстрее, чем я успеваю соображать.

— Простишь?

— Не знаю. Сегодня он ее отшил. И вообще, как я поняла, их отношения давным-давно закончились, но это же было, Жор. И знаешь, что самое похабное? Что от этого предательства мне больней, чем от того, что он предал Мишку. Как так? Я же люблю сына до безумия, а все равно выходит, что свое больнее. Может, я плохая мать? — Растираю ладонями лицо. — Не знаю. Все слишком сложно. Можно, конечно, уйти, громко хлопнув дверью, а куда идти? Я вся в Юрке погрязла, что от меня осталось? Моего. — Поймав себя на том, что уж слишком разоткровенничалась, осекаюсь. — Ладно, что-то я совсем тебя загрузила, прости. Он твой друг и…

— Ты серьезно? — Жорка дергает темной бровью. Опускаю взгляд. Он сидит, закинув щиколотку одной ноги на коленку другой. Залипаю на длинной широкой стопе. Кажется, теперь понятно, чьи гигантские кроксы стоят в ряд в предоперационной.

— Ну, ты же не разорвешь с ним отношения только потому, что… — замолкаю, бровь Жорки взлетает выше. И взгляд наполняется такой, знаете, снисходительной насмешкой. — Ладно, как знаешь. Мне надо ехать. Прости, что втянула тебя в наши семейные дрязги, и спасибо.

Встаю со стула. Касаюсь его руки и даже клюю в щеку.

— Эля, если что, рассчитывай на меня.

Не знаю, о чем он, но уточнять кажется мне неловким. Да и не собираюсь я к нему обращаться за помощью. Бутенко и так сделал для меня слишком много. Только раньше я не задавалась вопросом, зачем это ему. А теперь лезет в голову всякое. Страа-а-анное.

Домой едем в молчании. У меня на разговор просто нет сил, почему молчит Георгий — не знаю.

— Останови возле парка на въезде, ладно?

Лицо Бутенко абсолютно непроницаемо, поэтому я даже сама себе не могу объяснить, почему мне кажется, что ему не понравилось это предложение. С другой стороны, а на что он надеялся? На то, что я позову его на чай в дом свекров? Надо было брать такси и не морочить голову. Но опять же, когда Георгий предложил меня подвезти, я просто побоялась обидеть его отказом.

Машина мягко тормозит.

— Спасибо большое за все. И до завтра.

Хлопаю дверцей, набираю полные легкие густого соленого до горечи воздуха и, не дожидаясь, пока Георгий развернется, начинаю подъем. На отрезке пляжа, который просматривается между двумя стоящими рядом таунхаусами, замечаю странное оживление. Народ с фонариками в руках бегает, суетится. Но я настолько устала, что отмечаю это краем сознания и поднимаюсь в дом.

— Эля! А мы не слышали, как ты подъехала.

— Я на такси. Машину пришлось бросить на стоянке, — не глядя на свекровь, бормочу я.

— А что так?

— Встречалась с подружкой, думала выпить вина.

— В итоге не выпила и машину оставила, — улыбается Любовь Павловна.

— Да нет. Бокал пропустила. Мишка спит?

— Ага.

Наверное, останься у меня хоть какие-то силы, мне бы стало жутко стыдно от того, что приходится врать. Но сил нет. Я опускаюсь на диван и устало прикрываю глаза. Внизу с непривычки немного побаливает. А Юрка, вон, ничего. Не болел… И совесть не мучила. Скотина. Мудак. Ненавижу! Люблю…

— Ты смотри. Спасательная операция все продолжается, — комментирует свекровь, выглядывая в окно из-за шторки.

— А что случилось?

— Китенок выбросился. Представляешь? Мы с отцом хотели было тоже пойти, но прилив аж утром. Он не доживет. А мы расстроимся.

Удивительные мы все же люди. Всегда ставим на победителя. И обходим стороной обреченных, лишая их, может быть, последнего шанса так, словно, их неудачи заразны.

Соскребаю себя с кресла и становлюсь рядом со свекровью. Людей, кажется, стало меньше. Как я и говорила, никто не хочет расстраиваться. М-да.

— Пойду, может, чем помогу.

Любовь Павловна не возражает, но особенно и не поощряет мой план. Натягиваю кофту, теплые носки, мало ли, если придется дежурить всю ночь, можно и замерзнуть. Нахожу в кладовке ведро. Не то чтобы мне доводилось когда-то спасать китов, но их спасение на самом деле — штука нехитрая. Бери себе и поливай морской водой. А там, если повезет, если животное окажется сильным, а прилив придет быстро, глядишь, и выживет. Правда, у китенка шансов всегда меньше. С другой стороны, морю легче его забрать.

К моменту моего прихода на берегу остается человек двадцать. Узнаю соседей. Здесь таунхаусы, и чужаков нет. Да и информация о произошедшем, видно, еще не успела распространиться по городским сообществам и Телеграм-каналам.

Китенок малого полосатика лежит совсем далеко от воды. Я не слишком большой специалист, вот Вера да, та бы точно сказала, но судя по размерам, это скорее подросток, чем новорожденный кит.

— Как же ты потерялся, а? — шепчу под нос. — Где твоя мама?

А у самой вот, хрен, его знает почему, опять слезы по лицу.

— Мама тут по бухте круги наяривает. Прислушайся… — отвечает мне смутно знакомый голос соседа. Я прислушиваюсь. Но долгое время не слышу ничего, кроме плеска воды и чужих тихих голосов, обсуждающих план спасения. А потом, когда я уже с ведром наперевес подключаюсь к общему делу, действительно слышится… Звук, который ни с чем не спутаешь, если однажды его услышал. Полный отчаяния глубинный зов.

ГЛАВА 18

Отчаяние огромного величественного животного, наложившись на мое собственное, сваливает меня в какую-то совершеннейшую безнадегу. Я загадываю, как в детстве, если малыша удастся спасти, то и мы с Юркой спасемся. Остервенело, не зная усталости, таскаю ведра с водой. Поливаю кита. И снова плетусь к кромке моря, нашептывая ему, как безумная: «Давай же, давай, забирай его, не будь ты таким жестоким!». Море отвечает мне звонким плеском волн и заунывными, пробирающими до костей китовыми песнями.

Время переваливает за полночь. Народ постепенно расходится. Оставляя меня практически в полной темноте. Потому что одно дело, когда берег освещает двадцать фонариков, и совсем другое, когда их всего два.

— Все без толку. Он не жилец.

Сцепив зубы, обхожу по дуге сдавшихся. Вытираю предплечьем нос и снова захожу в воду. Китенок уже не фырчит, не вздыхает, но он ведь еще жив!

— Эля, доченька, бросай ты это. Завтра рано вставать. Или тебе на работу не надо? — доносится до