Материи дипломатического порядка соединились с семейными и чисто бытовыми. Как обычно, Екатерина молчала, слушала и делала выводы. Будь великая княгиня уверенна в привязанности жениха, она бы непременно попробовала отвратить его от кандидатуры дяди Августа. Скорее всего, именно об этом и просил ее Брюмер в разговоре, который выглядит как чисто воспитательный, поскольку суть опущена: «Помню, что гофмаршал Брюмер обращался ко мне в это время несколько раз, жалуясь на своего воспитанника, и хотел воспользоваться мною, чтобы исправить и образумить великого князя; но я сказала ему, что это для меня невозможно и что я этим только стану ему столь же ненавистна, как уже были ненавистны его приближенные»218.

Екатерина была очень осторожна. Она не могла не общаться с Брюмером как с главой партии, к которой принадлежала, но обмолвилась в мемуарах, что «его разговор всегда отдавал интригой». В борьбе за пост штатгальтера жених и невеста чуть не оказались по разные стороны политических редутов, но царевна вовремя отступила – ей незачем было рисковать, ради Брюмера, и ссориться с Петром накануне свадьбы.

А вот сам юноша не без помощи Бестужева устроил настоящий фейерверк. Даже мысль назначить злодея гофмаршала правителем Голштинии была ему противна. Как бы ни был забит и запуган великий князь, он, что называется, уперся в землю всеми четырьмя лапами. В постоянных стычках с Брюмером Петр, по словам Штелина, «привык к искусству ловко возражать и к вспыльчивости, от которой совершенно похудел». В то же время мальчик боялся кулаков и, когда на него нападали, не сразу вспоминал, что он принц и дворянин. Профессор описал отталкивающий случай в Петергофе, произошедший в 1745 г., незадолго до совершеннолетия наследника. Автор не говорил, из-за чего произошла очередная ссора, однако главной темой разногласий в тот момент было штатгальтерство. Вероятно, обер-гофмаршал требовал от воспитанника исполнения воли регента, тот огрызался.

«Брюмер вскочил и сжал кулаки, бросился к великому князю, чтобы его ударить. Профессор Штелин бросился между ними с простертыми руками и отстранил удар, а великий князь упал на софу, но тотчас опять вскочил и побежал к окну, чтобы позвать на помощь гренадеров гвардии». Штелин сумел удержать ученика, ведь, стань происшествие известным, в первую очередь пострадала бы честь самого мальчика. А Брюмеру сказал: «Поздравляю, что вы не нанесли удара его высочеству и что крик его не раздался из окна. Я не желал бы быть свидетелем, как бьют великого князя, объявленного наследником российского престола». Эти слова, как видно, пробудили в Петре если не смелость, то сознание поруганной чести. Он побежал в спальню, вернулся оттуда со шпагой и обратился к обер-гофмаршалу: «Эта ваша выходка должна быть последней: в первый раз, как только вы осмелитесь поднять на меня руку, я вас проколю насквозь»219.

После этой стычки Петр окончательно отдалился от старых наставников. «С этого времени великий князь ни с одним из этих обоих своих наблюдателей не говорил ласкового слова и обходился с ними с большой холодностью»220, – отмечал Штелин. Его слова полностью подтверждала Екатерина: «Мне тут стало ясно как день, что все приближенные великого князя… утратили над ним всякое влияние… свои военные игры, которые он раньше скрывал, теперь он производил чуть ли не в их присутствии. Граф Брюмер и старший воспитатель видели его только в публике, находясь в его свите»221.

Наследник наглядно демонстрировал, что не собирается оставлять обер-гофмаршала при себе. В разговоре со слугами он как-то обронил: «Маршал Брюмер – человек нравной (т. е. с норовом, дурным характером. – О.Е.). Только он не столько будет иметь власти, когда я возьму сочетание брака. Может, тогда всемилостивейшая государыня изволит его от двора уволить»222.

Брюмер думал, что представляет собой самостоятельную величину как доверенное лицо шведского кронпринца. Через него строились отношения с Адольфом-Фридрихом. Штелин недаром отмечал: «Брюмер был занят шведскими делами… и большой корреспонденцией и по своей врожденной гордости показывал гораздо более важности, чем сколько мог сносить это великий князь и знатнейшие русские вельможи. С великим князем обращался он большей частью презрительно и деспотически», а себя «любил показывать публично… в параде», именно для этого он отправлялся с мальчиком на прогулку в экипаже и «и дарил всех фрейлин из казны великого князя»223. Однако сколько веревочке ни виться…

Сколько ни катайся по столице и ни сори чужими деньгами, настанет время дать отчет. Для Брюмера, да и для дяди-регента оно пробило немного раньше срока. В январе 1745 г. скончался император Священной Римской империи Карл VII. Этот монарх обладал по отношению к многочисленным немецким княжествам важной функцией: вводил их суверенов в наследственные права. До избрания нового «цесаря» его полномочия исполнял так называемые викарий – курфюрст Саксонский и король Польский Август III. В конце марта Елизавета Петровна поручила канцлеру обратиться в Дрезден за грамотой на майоратство для ее племянника. Документ признавал за несовершеннолетним юридическую дееспособность. Конечно, Петр был рад получить статус правящего герцога на год раньше срока. 17 июня «прибыл в Петергоф императорский посланник барон Герсдорф с секретарем своим фон Пецольдом и на особенной аудиенции у ее императорского величества представил великому князю диплом на… майоратство»224. Дело было сделано.

Бестужев хотел отпраздновать полный триумф над голштинской партией и потому предлагал Елизавете, чтобы вручение грамоты было соединено с провозглашением принца Августа штатгальтером. Но императрица предпочла растянуть удовольствие, лишние несколько месяцев помучив кронпринца Адольфа и позволив племяннику насладиться унижением Брюмера. Государыню часто называли нерешительной, действительно, для ее политического стиля были характерны долгие паузы, которые Елизавета, как хорошая актриса, брала в самые ответственные моменты и тянула, сколько могла. Что они давали? Пока ее величество молчала, ситуация успевала несколько раз измениться. Каждая из сторон получала время подумать и предложить новые выгодные условия. Держать в напряжении «врагов» и «друзей» значило не позволять чрезмерно усиливаться ни тем ни другим. Бестужев не должен был чувствовать абсолютной победы – это укрепило бы его власть, а не власть Елизаветы.

Таким образом, вопрос о штатгальтере повис в воздухе, хотя казался решенным. Петр не упустил возможности показать бывшему наставнику его место. После получения грамоты он вернулся в свои покои, громко прочел ее текст Брюмеру и Бехгольцу и заявил: «Вот, видите ли, господа, наконец исполнилось то, чего я давно желал: я владетельный герцог, ваш государь; теперь моя очередь повелевать. Прощайте! Вы мне более не нужны».

13 ноября Петр «декларировал» принца Августа штатгальтером Голштинии. А 16 декабря герцог подписал рескрипт о назначении наместника в «герцогства Шлезвиг и Голштейн». Не беда, что основная часть земли оставалась в руках датчан, Петр, а вернее, подготавливавшие за него документ русские дипломаты во главе с Бестужевым демонстрировали претензии великого князя на наследственные права в полном объеме. Еще через месяц, в январе 1746 г., великий князь затребовал у Адольфа-Фридриха из Стокгольма подлинник завещания своего отца. Этот документ неоспоримо свидетельствовал о том, что регент семь лет занимал свой пост незаконно. Поэтому кронпринц ответил не сразу, понадобилось давление со стороны русского кабинета225.