– Готов поспорить на деньги!

Удостоверившись, что ни одна из книг в рабочем кабинете Хьюстона не являлась его замаскированным блокнотом, Демарко поехал к писателю домой. Достав из багажника пару перчаток и бахилы, сержант положил их у входа в холле. А затем направился в просторное логово Хьюстона. И там, на второй сверху полке его стеллажа из красного дерева, во всю длину стены, Демарко нашел блокнот. «Ах ты, сукин сын!» – вырвалось у сержанта. Дрожащими руками он раскрыл с помощью ручки блокнот и снял с него суперобложку. Переплет блокнота был цвета бургундского вина. На вид Хьюстон исписал в нем своим плотным, но аккуратным почерком не так уж много страниц. Примерно двадцать. «Не много, – заметил в голос Демарко. – Но, может, и этого хватит…»

Он снова надел на блокнот суперобложку, потом завернул его в полотенце из кухонного шкафа. Уже в участке сержант зарегистрировал оба предмета в хранилище вещдоков и сразу же оформил изъятие блокнота, уже без обложки. Прежде чем вернуться в свой кабинет, Демарко тщательно вымыл горячей водой руки. Но они все еще дрожали, когда он натягивал на них тонкие белые перчатки…

Из двух ангаров для инвентаря Хьюстон выбрал тот, что поменьше. В большем по площади ангаре, с широкими, похожими на амбарные ворота дверьми, могли находиться пара газонокосилок, а может быть, даже целый трактор-косилка или мотоблок для сгребания травы и выравнивания полей, мешки с известью и сушилка для семян газонной травы, механические лопаты и даже осмолочная машина и разный прочий инвентарь. Пол в нем наверняка загрязнен колесами и завален всякой всячиной. А в другом ангаре, скорее всего, хранились биты, мячи, шлемы, снаряжение кетчеров и запасные базы. «Все они, учитывая порядок в комплексе, должны быть развешаны внутри ангара на стенах», – рассуждал Хьюстон. И, скорее всего, там было много свободного места, где бы он мог лечь и растянуться. И дождевики, в которые он сможет укутаться, чтобы согреться. А нагрудник для кетчера можно использовать как подушку.

Стоянка для автомобилей была пуста, если не считать навеянного ветром мусора. С расстояния в сорок ярдов весь комплекс выглядел так, словно был законсервирован на зиму. Если бы Хьюстону удалось проникнуть в ангар незамеченным, он бы смог отсидеться там с остатками продуктов какое-то время. А потом продолжить свой путь к Аннабел. Хьюстон попытался прикинуть, сколько ему еще добираться. Постарался увидеть на мысленной карте своего маршрута заветный стрип-клуб, двухполосную дорогу, змейкой бегущую на северо-восток, к границе Огайо. С изгибом к Бетлехему.

Почему он вдруг подумал о нем? Это всё Йейтс со своей мистической анархией. «Прибой окрашен кровью, и всюду невинности утоплен ритуал…»[9]

На какой-то миг Хьюстон представил себя снова у доски в учебной аудитории, читающим стихи своим студентам и пытающимся увлечь их безумными виденьями Йейтса. Как же он любил такие моменты, когда он целиком растворялся в словах! Возбуждал себя и других их музыкой и силой.

«Стоп! Сосредоточься!» – приказал себе Хьюстон. Он плотно зажмурил глаза и потряс головой, как пьяница, пытающийся очухаться. «Томаса Хьюстона больше нет. Преподаватель умер. Писатель умер. Слова, музыка и все его истории мертвы. Осталась только сила. Сила мертвеца».

И перевел потяжелевший взгляд на ангар. «Он окажется заперт». Конечно, все строения окажутся запертыми. Теперь ничего не будет происходить легко, само собой. Да и не должно. Теперь все будет даваться с трудом. И все будет причинять ему боль. Уже причиняет…

Ему нужен какой-нибудь металлический инструмент. Достаточно прочный, чтобы им можно было взломать замок или расколоть доски вокруг дверного засова. Хьюстон находился слишком далеко от ангара, чтобы понять, на что именно закрывалась дверь. Поэтому предположил худшее. Ему нужна была монтировка. Он не мог громко ударять, бить или колотить. Эти звуки барабанным эхом разнеслись бы по округе.

Слева от него, всего в четверти мили на юг, лежал городок Брэдли. Беглец обошел его, прячась в зарослях деревьев. Может, рискнуть, вернуться назад и оценить возможности? «Ты должен рискнуть. У тебя нет другого выхода, – подбодрил себя Хьюстон. – Просто держись в стороне от главной улицы. Пробирайся украдкой, только закоулками. Возможно, тебе повезет, и чей-нибудь гараж или садовый сарай окажется открытым. Люди в таких маленьких поселениях доверяют друг другу. И они ничего не знают о тебе».

Хьюстон встал. Стряхнул прилипшие к коленям листья. Спрятал в колючих кустах свои продукты.

«Ты не так уж плохо выглядишь, – попытался он себя убедить, хотя сам в это давно не верил. – У тебя все равно нет выбора. Постарайся выглядеть естественно».

На взгляд Демарко первые несколько страниц блокнота Хьюстона не содержали ничего, кроме хаотичных, спонтанных записей.

Идеи для разных сцен, имена персонажей, цитаты из романа Набокова.

Когда стараюсь разобраться в былых желаниях, намерениях, действиях, я поддаюсь некоему обратному воображению, питающему аналитическую способность возможностями безграничными, так что всякий представляющийся мне прошлый путь делится без конца на развилины в одуряюще сложной перспективе памяти. Я уверен все же, что волшебным и роковым образом Лолита началась с Аннабеллы. (Лолита)

главный герой – рассказчик по имени Говард (что значит «благородный страж») и по фамилии Хамфрис? Харольд? Хьюстон? (означает «горное селение»; было бы забавно вызвать любопытство читателей).

У главного героя должен быть заклятый враг – в параллель с набоковским Куильти. Дентон как физический прототип: обаятельный, вкрадчивый, со стильной прической и в дизайнерской одежде. Он должен быть моложе главного героя и более привлекательным для женщин/девушек. Иметь в себе что-то хищническое. А не любить женщин в том смысле, в каком их любит главный герой. Ему должно нравиться их внимание, обожание, даже поклонение ему. Этакий Нарцисс. Примерно ровесник Лолиты. Первокурсник колледжа? – Слишком банально…

заклятый враг героя завидует и ревнует, когда сексуальная новая студентка начинает проявлять к рассказчику больше внимания, чем к нему. Но почему она предпочитает рассказчика? Она интеллектуалка? Или потому, что он пренебрегает ее красотой?

Возможно, по ходу повествования Лолита будет становиться все более и более агрессивной в попытках извести свою красоту. Обкромсает себе волосы. Начнет себя резать. От этого рассказчик только сильнее потянется к ней. Будет сильно переживать и стараться ее успокоить, исцелить, примирить с собой. Насколько его сострадание превзойдет здравый смысл?

рассказчик Набокова о нимфетках: «В этих возрастных пределах все ли девочки – нимфетки? Разумеется, нет… Но и красота тоже не служит критерием, между тем как вульгарность (или то хотя бы, что зовется вульгарностью в той или другой среде) не исключает непременно присутствия тех таинственных черт – той сказочно-странной грации, той неуловимой, переменчивой, душеубийственной, вкрадчивой прелести, – которые отличают нимфетку от сверстниц… Вовне я имел так называемые нормальные сношения с земнородными женщинами. Внутри же я был сжигаем в адской печи сосредоточенной похоти, возбуждаемой во мне каждой встречной нимфеткой, к которой я, будучи законоуважающим трусом, не смел подступиться… Гумберт усердно старался быть хорошим. Ей-богу, старался…»