Глупости, скажете вы. Можно проверить, скажете. Можно, к примеру, взять с собой бутылочку водочки и поехать на Клязьму, найти подходящее местечко, пропустить для начала граммов эдак сто двадцать пять и — войти. А потом выйти, хорошенько растереться большим мохнатым полотенцем, жахнуть еще сто двадцать пять граммчиков, опорожнив таким образом бутыль ровно наполовину, и снова войти. И вы считаете, что у вас убийственное доказательство: вы только что дважды вошли в одну и ту же реку.

Вы забыли, с кем имеете дело. Напомню, что я — следователь. Более того, я — «важняк». Мне эти ваши доказательства разбомбить — шесть секунд. Не буду голословным, получите.

Вы думаете, что, когда вы входили в эту реку во второй раз, это была та же самая река? Называлась-то она по-прежнему Клязьмой. А воды-то в ней были те же самые, когда вы входили в первый раз? Они что, эти воды, вернулись каким-то образом обратно и в то мгновение, когда вы снова стали входить, опять потекли? Вы кому, как у нас говорят, мозги вкручиваете?!

А теперь возьмем вас. Да-да, конкретно вас. Вы что — во второй раз входили точно таким же, как и в первый? А ну-ка вспомните, что вы сделали между первым и вторым заходами? Я вам напомню: вы выпили, вот что вы сделали. И разве это никак на вас не повлияло? Разве вы не изменились? Разве вы не стали входить вторично в реку совсем другим человеком? Полстакана водки — это, я вам скажу, даже не кружка пива. Так что и вы не тот, и река изменилась.

Да это — что! Река — это так, цветочки. А я вам сейчас действительно одну умную вещь скажу, причем такую, какую до меня действительно никто не говорил. Вот она: в одну и ту же женщину нельзя влюбиться дважды.

Потому что женщина — та же река. Она меняется каждую тысячную долю секунды.

В третью ночь я не выдержал. К стыду своему, я понял, что защитником и утешителем могу быть только очень ограниченное время. А потом… днем предпринимать усилия и искать человека, а ночью спать с его женой, отдавая ей немногие оставшиеся силы, что-то тут не совсем то…

Я лежал на спине, изучая потолок, и что-то думал в этом роде, пытаясь философски постичь нестандартную ситуацию, которая сложилась в результате моего вопиющего наплевательского отношения к вопросам этики и морали. Но ничего такого, что меня оправдывало бы, придумать не мог. Всякая ахинея типа того, что, мол, я не просто удовлетворяю, но еще и защищаю бедную женщину, на которую судьба свалила немыслимое количество испытаний, в этот раз почему-то не проходила. Я лежал и мучительно размышлял над вопросом, что я, собственно, делаю в этой широкой, уютной и все-таки не своей кровати.

И вот когда в размышлениях своих я достиг полного тупика, Таня вдруг тихо-тихо сказала:

— Хорошо…

С меня было достаточно.

Сначала я сел на краю кровати и тупо уставился в угол спальни, словно пытаясь увидеть в нем домового, который и проговорил это чудовищное слово. Но там, естественно, никого не было.

Я встал и начал спокойно одеваться.

— Ты куда? — в голосе Тани явственно звучало недоумение.

— Домой, — ответил я.

— Как — домой?

Мне не хотелось ее обижать, но и оставаться здесь я не собирался больше ни минуты.

Я молчал, натягивая на себя рубаху, и тут она привела, как ей казалось, серьезный аргумент:

— Ты же не можешь сейчас меня оставить.

Я обернулся, даже перестав застегивать пуговицы, и посмотрел в ее широко раскрытые глаза.

— Почему? — спросил я.

— Как — почему? — удивленно переспросила она, но тем не менее замолчала, потому что сказать ей было нечего. Потому что она не могла сказать, что ей плохо и что она нуждается в моей защите. Она только что вслух произнесла, что ей — хорошо.

Больше всего я боялся, что она начнет плакать. Но она не стала. Она только цинично произнесла:

— Кошмар. Отца убили, муж пропал, а тут еще и любовник бросает… Утопиться, что ль?

Слова, конечно, ужасные по своей сути, но ей, видимо, они были необходимы. Поэтому я молчал, ничего не отвечал, но продолжал одеваться.

— Ты больше не придешь? — спросила она, проводив меня до двери.

— Нет, — ответил я, стараясь не встречаться с ней глазами.

Она шумно вздохнула и сказала:

— Ты только не переживай, ладно?

Прежде чем выйти, я долго смотрел на нее.

— Прости, — попросил я.

— Спокойной ночи, — пожелала она мне.

— Спокойной ночи, Таня.

Дверь за мной закрылась. Я мог голову дать на отсечение, что, пока я спускался по лестнице, она стояла за дверью, прижавшись к ней спиной, прислушивалась к моим шагам, плакала и не замечала своих слез.

2

Разумеется, я не пошел домой. Поймав такси, я приехал в контору. Поздоровался с дежурным милиционером, которого не удивил мой приход в столь позднее, или слишком раннее, время, поднялся в свой кабинет, лег, не раздеваясь, на диван и впервые за несколько дней заснул спокойно, крепко, без сновидений.

Рано утром меня разбудила Лиля Федотова.

С трудом вспоминая, где нахожусь, я осоловелыми глазами уставился на свою соблазнительную помощницу.

— Лиля? — Я медленно приходил в себя. — А где Ирина?

Ее глаза расширились до такой степени, что уже в следующую секунду я вспомнил, где ночевал.

— Александр Борисович! — Она с интересом смотрела на меня. — Вы что — девочек по ночам в кабинет приводите?

Я не стал напоминать ей, что Ирина — моя жена. Облажался так облажался.

— Ну? — спросил я у нее, вместо того чтобы объяснить, что думал, будто нахожусь у себя дома. — Что нового? Что у нас плохого, как говорилось в старом мультфильме?

Она внимательно в меня вглядывалась.

— Да немало, — протянула она, не сводя с меня чуть сочувственного взгляда. — Мятые рубашка и брюки. Помятое лицо. Щетина недельной давности.

— Трехдневной, — буркнул я.

— Все равно, — пожала она плечами. — В ресторан с вами я бы не пошла.

— Я бы тоже, — не слишком вразумительно ответил я, и в это время, на мое счастье, зазвонил телефон, что избавило меня от необходимости объяснять смысл своих последних слов.

Я подскочил к телефону с такой прытью, словно знал, что звонят по очень важному делу.

Так, в сущности, и оказалось.

— Турецкий слушает.

— Александр Борисович? — Голос незнакомого мне мужчины звучал уверенно.

— Да! — Как будто в этом богоугодном заведении работают два Турецких!

— У дежурного в приемной следственной части лежит конверт на ваше имя, — сообщил голос.