мисс Литтл, которая почему-то слишком громко перекладывала книги… И дождь слишком сильно барабанил по стеклам купола…

«Сегодня все „слишком“», – подумал он, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и вдруг ощутил жар на лице, точнее – жжение между бровями.

Ему вдруг показалось, что его тело вытягивается вверх и оттого сам он поднимается выше куполообразного свода читального зала, выше Биг-Бена, выше мрачных туч, придавивших город. Поднимается к лазоревому сиянию, в котором возникло долгожданное и прекрасное женское лицо, которое само и являлось источником божественного света. То самое лицо, которое он видел в детстве в пламени свечи. Сейчас оно показалось строгим, хотя взгляд был приветлив и ласков. И она, величественная Богиня, смотрела так, будто он, простой смертный, был ей знаком и любим ею! Ее лицо было настолько близко, что казалось, можно протянуть руку и дотронуться. Но делать этого нельзя, никак нельзя, потому что это лицо его Богини… его Софии… Он смотрел не моргая, боясь пошевелиться, малейшим движением спугнуть видение. Вот губы ее чуть дрогнули, словно она пыталась что-то сказать ему.

«Ты ищешь тайного знания, человек?»

«Да!» – подумал он, ощущая невообразимое счастье оттого, что Богиня знает его самое сокровенное желание.

«Тогда слушай свое сердце. Оно подскажет дорогу ко мне».

Он подался вперед.

«В Египте будь», – услышал он, и Богиня исчезла, растворившись в свете.

– В Египте будь, – повторил он и открыл глаза.

Француз, повернувшись к нему, смотрел недоуменно. Мисс Литтл тоже подняла голову от своих книг.

«Наверное, я очень громко сказал», – подумал Соловьев, поднялся из-за стола и молча направился к выходу. Вышел на улицу и, не обращая внимания на дождь, чувствуя восторженное биение сердца, не способного вместить радость, опьяненный состоянием головокружительного счастья и необычайной легкости, направился в сторону дома. Из глаз его текли слезы, отчего он шел, низко опустив голову.

– В Египте будь, в Египте будь, – шепотом повторял и повторял он, как молитву. Или заклинание?

* * *

«Черт меня дернул предложить встретиться в центре города в пятницу», – думала Александра, застряв в тоскливо-безнадежной пробке на Бульварном кольце и разглядывая вереницу машин, растянувшихся от одного бесполезного светофора до другого. Нажала кнопку и включила телевизор.

«А вы где одеваетесь?» – поинтересовались в рекламе, намекая, что одеваться надо только у них в магазине.

– У себя в комнате! – буркнула она и переключила канал. Там тоже крутили какой-то рекламный ролик.

Телефонный звонок прервал рекламу. На экране высветился незнакомый номер. Она нажала кнопку соединения:

– Алло! Слушаю вас.

– Дэвушка, а дэвушка, можно заказать у вас сто кренделей для Ашота? – игриво поинтересовался какой-то горный джигит.

– Сто кренделей можно. Для Ашота нет, – решительно сказала она и отключила телефон, избавив себя от выслушивания рассуждений по поводу дискриминации Ашота. Включила радио «Релакс-ФМ». Тихая музыка вернула равновесие.

Через полчаса Александра вошла в модное кафе, где они договорились встретиться с Ленкой. В кафе было немноголюдно. Время бизнес-ланча, когда служащие из расположенных по соседству офисов, обреченно поедая стандартные обеды, предвкушали окончание рабочего дня, уже закончилось, а время прихода вечерних гостей еще не наступило. Официантки у стойки вполголоса переговаривались с барменом, изредка поглядывая на шумную компанию молодых людей, видимо студентов, забежавших после занятий выпить по кружке пива, «продвинутого» очередной рекламной кампанией. Две гламурные девицы, заблаговременно заняв позиции за столиком напротив входа, лениво беседовали за чашечкой кофе и бросали цепкие оценивающие взгляды на каждого нового посетителя. Они ревниво-настороженно – не конкурентка ли, забредшая на чужую территорию? – уставились на нее.

– Проходите, пожалуйста, Александра. Ваше место свободно, – навстречу поспешила знакомая ей Аня, голубоглазая красавица нелегалка из Украины, без труда сумевшая закрыть глаза ментов из местного отделения на отсутствие регистрации и разрешения на работу. Аргументом, вероятно, стала кокетливая татуировка в виде ящерицы, которая, распластавшись чуть ниже талии, даже при легком наклоне вперед столь зазывно выглядывала из-под верхнего края юбки, что безотказно приводила мужиков в возбужденное состояние. Независимо от возраста и семейного положения. Аня, приветливо улыбнувшись, усадила постоянную гостью в дальний, защищенный от посторонних глаз угол зала. Александра, устроившись на диване, заказала бутылку красного вина с сырной тарелкой и посмотрела на часы.

«Без двадцати семь. Пунктуальная подруга, обладающая редким талантом приходить всегда вовремя, появится точно в назначенное время. Значит, можно почитать», – достала из сумки тетрадь…

* * *

После лондонского мрака Париж из окна экипажа показался Соловьеву светлым и веселым, хотя в Лондоне под дымно-облачным покровом и влиянием Гольфстрима было заметно теплее. «Ну так в Египте будет еще теплее», – подумал он, плотнее запахивая пальто. Вроде только вчера писал матери о своем решении отправиться на несколько месяцев в Египет, чтобы не присылала шубу, от которой все равно проку не будет, потому что в доме холоднее, чем на улице, а вот уже и Дувр позади с его черными некрасивыми домами и мрачным замком, и переполненный пароходами и парусными судами Па-де-Кале со свежим ветром и широкой и сильной волной, и Кале, до которого от пристани, похожей на деревянный помост, он добрался пешком по насыпи, которую, по словам местного жителя, море захлестывает только во время прилива. Но прилив должен был начаться еще не скоро, а ждать было скучно. Ранняя утренняя прогулка и правда оказалась интересной. Узенькая полоска насыпи тянулась очень далеко. Впереди чуть виднелись огоньки Кале. По обе стороны насыпи в разных местах на открывшемся морском дне лежали на боку суда в ожидании, когда их снова поднимет прилив и они из ленивых лежебок превратятся в покорителей волн. По дороге он любовался прекрасным маяком, который, то подымая луч высоко в небо, то скользя им по воде, описывал гигантские круги в туманной утренней дымке.

Железнодорожный путь от Кале до Парижа оказался скучен. Ровная, гладкая нормандская равнина и неприметные поселки. Правда, от монотонности пути в голове снова начали складываться стихотворные строки, которые скрасили дорогу. «В Египте будь!» – внутри раздался голос. «В Париж и к югу пар меня несет», – мысленно повторил Соловьев строки, придуманные в вагоне, и вдруг рассмеялся, потому что в голову только что пришло совершенно неожиданное продолжение: «С рассудком чувство даже не боролось: рассудок промолчал, как… идиот». Последнее слово, конечно, грубовато, подумал он,