видел, как они обе умерли — Катерина от рук всех нас четверых в день нашего побега. Это было далеко от того, как бы мы поступили сейчас. Жгучее сожаление о том, что мы не заставили ее страдать, подпитывает нас каждый божий день. Но тогда мы были детьми. Любители. Никаких убийств от нашего имени.

Кроме меня.

У меня была София, и в ее смерти не было ничьей вины, кроме моей собственной. Несмотря на обещание, которое я ей дал.

Рука сминает края бумаг, и грудь сжимается так, как я чертовски ненавижу. Точно так же, как это было, когда я наблюдал за Эмми, лежащей на кровати этим утром, с ослабевшими конечностями и остекленевшими глазами.

Я бросаю папку и встаю со стула. Что-то происходит, и я собираюсь выяснить, что именно. Но прямо сейчас напряжение, скручивающееся внутри меня, достаточно горячее, чтобы взорваться, и нож в кармане одинок. Как только я достаю телефон, чтобы отправить сообщение Обри с просьбой вернуться, взгляд натыкается на фото, которое я, должно быть, пропустил, выделяющееся из остальных.

Я беру его, и, прищурившись, смотрю на изображение. Это фотография Эмми, сделанная возле дома-трейлера, который принадлежит не ей. На ней джинсы в обтяжку и простой черный топ, одной рукой она прикрывает лоб от солнца. На лице, для камеры изображена улыбка, но солнечный свет подчеркивает неестественно розовый оттенок вокруг глаз. Я приближаю фото и замечаю, что они распухли, как будто она плакала.

Что это, черт возьми, такое?

Для наших потенциальных сотрудников является нормой отправлять свои фотографии после того, как Стелла свяжется с ними, что является частью процесса, который отслеживает Райф. Но обычно они одеты во что-нибудь соблазнительное, в их глазах неподдельный блеск возбуждения. Они, блядь, никогда не плачут.

Если бы это было так, мы бы их не нанимали.

Я беру телефон и набираю последнего человека, с которым хочу поговорить об этом. Ну, предпоследнего.

— Стелла Ларссон, — мурлычет она.

Я смотрю на часы, затем опускаю свободную руку в карман, сохраняя нейтральный тон, несмотря на смятение, скручивающееся внутри.

— Кто сказал тебе нанять Эмми?

— Что ты имеешь в виду…

— Ты сама ее нашла, как обычно делаешь?

— Ну, нет…

— Так как же она связалась с нами?

Наступает пауза.

— Я… точно не знаю.

Я скриплю зубами.

— Объясни.

— Она позвонила ни с того ни с сего чуть больше месяца назад. Я прошла с ней через процесс собеседования, как обычно, предполагая, что она была кем-то, кого я разыскала, но когда я попросила ее прислать свою фотографию, я решила, что, должно быть, произошла ошибка. Она вообще не соответствовала профилю.

Еще одна пауза.

— Итак, когда я сообщила о проблеме Райфу, он поручил мне уничтожить ее информацию, как и ожидалось. Но потом он остановил меня и сказал, чтобы я все равно наняла ее.

Я прислонился плечом к стене и закинул ногу на ногу.

— Что заставило его так внезапно передумать?

— Он не сказал. Он просто посмотрел на ее фотографию и решил…

— Фотографию, которую она прислала?

— Да, он посмотрел на ее фотографию и решил, что хочет дать ей шанс. Поэтому я забронировала ей билет. Но, мистер Мэтьюзз, я уверена, что мой хозяин был бы рад обсудить это дело с вами лично. Честно говоря, мне немного неудобно отвечать на что-либо еще без…

— Отправь Обри в операторскую.

Я вешаю трубку и поправляю манжеты.

Нет сомнений, почему Райф изменил мнение, увидев фотографию Эмми. Держу пари, что один взгляд на мини-версию Катерины наполнил его разум всевозможными фантазиями о том, как он мог бы, наконец, утолить жажду законной мести Катерине. Месть, которую она заслужила и которой избежала даже после смерти.

Вероятно, это объясняет и все дополнительные фотографии в ее досье. Он не смог бы удержаться от того, чтобы раскопать все, что мог, о двойнике Катерины. И, судя по ее досье, он оказался в том же тупике, что и я сейчас.

Ничего о ее связях с Катериной или Софией. Ничего о том, как она вообще раздобыла наш номер. Что она на самом здесь делает…

Обри входит в комнату, и я прохожу мимо нее, оставляя папки позади.

В манипуляциях Райфа нет ничего нового. Черт, это единственная причина, по которой он жив. Наше взросление научило ставить себя на первое место. Но там, где у меня была мама, которая заботилась обо мне первые восемь лет, даже если мы были бездомными, у Райфа никогда никого не было. Без сомнения, он бы давно умер, если бы не его ум, и его способность манипулировать. Но, честно говоря, это начинает мне надоедать.

Эмми Хайленд, однако, только что стала намного интереснее.

— Монстры реальны, и призраки тоже реальны.

Они живут внутри нас, и иногда они побеждают.

— Стивен Кинг

(Тринадцать лет)

— Мммм. Не мог бы ты рассказать мне об этом подробнее?

Мягкий голос Катерины доносится до моих ушей. Она что-то записывает в блокнот, затем склоняется над хнычущим подростком, привязанным к ее рабочему столу.

— Более конкретно, о чувствах, которые пробудились в тебе, когда твоя приемная мать ударила тебя?

Я выдыхаю и качаю головой. Девушка на пару лет старше меня. У нее растрепанные волосы, и, судя по ответам на данный момент, она провела на улице меньше года, прежде чем оказалась здесь. На самом деле, у нее все было хорошо. Надо было остаться в приемной семье — крыша над головой, еда в желудке, кровать для сна.

Ответы девушки тихие, в голосе слышится дрожь. Я хорошо знаю этот тон. Она больше не борется, не плачет и цепляется за единственный клочок надежды, который у нее остался, — осознание того, что, по крайней мере, это гребаное интервью дает ей еще немного времени.

— Ты бедная девочка, — бормочет Катерина. — Ты плачешь такими прекрасными слезами. Спасибо, что доверила мне свою историю, милая Джейн. Я обещаю поделиться ею в чистом виде.

Закрывая глаза, я пытаюсь не обращать внимания на яркий свет над головой и стук в груди, когда прислоняюсь к стене. Я бы хотел, чтобы мне не приходилось выслушивать это дерьмо изо дня в день. Я съеживаюсь от каждого всхлипа; они звучат в моей голове как мольбы, на которые никогда не будет ответа. Мои пальцы впиваются в пол подо мной, ободранная кожа трется о шершавый цемент, что приятно отвлекает.