легкомыслии. Лютикова — в саморекламе под любым предлогом. От каждого требовал объяснительную. По тону, как ни странно, самое вежливое было письмо Лютикову. Шеф, видно, почему-то его побаивался. Рекордом хамства было единодушно признано письмо Вадиму — и это было тоже странно, с Вадимом шеф был едва знаком. Только Сева не выказал никакого удивления. И объяснил — просто и прямо.

— Я бы сказал, это даже характерно для шефа. Ты, Вадим, по чину самый младший — единственный эмэнэс из всех замешанных. И новичок. Если карать — то всех он не сможет и не захочет, отыграться можно, с его точки зрения, на слабейшем и не известном институтскому начальству и общественным организациям. И еще такая логика: раньше Орешкина не было и нежелательных публикаций в печати не было, появился Орешкин — появилась эта «вредная статья». Значит, чтобы такое не повторилось… Но все это не очень-то и осознанно. Привычка такая у него.

— Не похоже, чтобы шеф на покой собирался, — задумчиво проговорил Лютиков, вертя в руках письмо.

— Да, я не советовал бы особенно на это рассчитывать, — улыбнулся Сева, покосившись на Эдика.

Хухлин, невозмутимый и явно довольный — из всех присутствовавших он меньше всех зависел от Саркисова, а после статьи в газете — тем более, — встал.

— Извините, но у меня много дел. Никакой объяснительной я писать не буду. Разве что директор потребует. А это — вряд ли. Так и передай, Сева. А вам, Вадим, еще раз большое спасибо и от меня, и от всех наших. И Светозару Александровичу большой привет и благодарность. Нужное дело сделали. Дорожники зашевелились — сегодня один мост уже в работе.

И вышел, нахохленный, важный, похожий на маленькую хищную птицу, всем своим видом выражая: расхлебывайтесь сами со своим начальничком, как знаете, а мое дело сторона.

— Хорошая позиция, — кивнул в сторону закрывшейся двери Лютиков. — Ему теперь, конечно, бояться нечего, но ради нас, из солидарности, что ли, мог и почесаться. Мы ведь ради него, можно сказать, влезли в это дело.

Вадим вспомнил, что говорил Женя накануне приезда Светозара, — меньше всего он тогда имел в виду интересы Хухлина — и удивленно уставился на приятеля.

— Каждый умирает в одиночку, — с горьким сарказмом поддержал Женю Эдик и поник головой, всем своим видом выражая скорбь по поводу неблагодарности, присущей человеческой природе.

Сева метнул быстрый взгляд на Женю, Эдика, чуть подольше задержался на Вадиме и отвернулся к окну, сдерживая улыбку.

— Ну, ну, — смущенно и отрывисто произнес он. — Ничего, ничего. Хухлин есть Хухлин, Саркисов есть Саркисов, и оснований для паники, повторяю, нет. Однако объяснительную записку каждому написать придется.

В этот момент, по всем правилам сценического действия, раздался стук в дверь, и Маша Грешилова, кадровичка и телетайпистка, внесла бумажку. Сева взял, пробежал глазами, а когда Маша вышла, прочел вслух:

ОБСЕРВАТОРИЯ ТЧК АЛЕКСЕЕВУ ТЧК ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ЗПТ ХУХЛИНУ ЗПТ ЛЮТИКОВУ ЗПТ ЧЕСНОКОВУ ЗПТ КАРАКОЗОВУ И ВИНОНЕН ВОСЕМНАДЦАТОГО ПРИБЫТЬ В ДЖУСАЛЫ ДЛЯ ВЫРАБОТКИ ПРОГРАММЫ ПО ПРОГНОЗУ ТЧК САРКИСОВ

— Ну и чехарда, — произнес Эдик, заметно повеселев.

— Шеф остыл и немножко раскаялся, — высокомерно процедил Женя. — Но все равно номер ему даром не пройдет. Я ему все выложу.

— Да, теперь объяснительную должен писать только Орешкин, — сказал Сева, всматриваясь еще и еще раз в текст телетайпа. — Похоже, это все уже превратилось в простую формальность. И статья свою роль сыграла. Шеф хочет быть впереди на лихом коне. Так что… поменьше эмоций.

Через два дня начальство улетело (Хухлин и здесь отказался, уже назначена была дата эксперимента). Вадим послал Саркисову в одном конверте два послания. Первое — официальное.

Начальнику Горной геофизической обсерватории

кандидату физико-математических наук

В. Л. Саркисову

от м. н. с. В. И. Орешкина

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

1. Статья в газету была написана научным обозревателем С. А. Климовым на основе информации, полученной у Хухлина, Лютикова, Чеснокова, у меня, что отражено в тексте. Разговор шел именно о статье в эту газету, и заранее всем было ясно, что в статье должно быть отражено.

2. Чесноков и Хухлин завизировали текст, внеся в него поправки, полностью учтенные в окончательном варианте. Никакой отсебятины журналист и редакция после визирования не внесли.

3. Материал, разумеется, должен был визироваться руководством. Вы в это время были тяжело больны, и в ваше отсутствие, согласно приказу, полномочным заместителем начальника обсерватории и полигона в Ганче является Э. А. Чесноков.

4. Что касается последнего абзаца статьи, где речь идет об использовании МГД, то Хухлин заверил всех, что по исключении нескольких точных цифр (присутствовавших в первом варианте) текст не представляет собой никакого нарушения секретности.

5. Тем не менее журналисту было указано на желательность визирования последнего абзаца у вице-президента, с чем он согласился. Сделано это было или нет, мне пока неизвестно, но повторяю, речь шла именно о желательности, а не необходимости такого визирования.

Резюмируя вышеизложенное: не вижу ни своей, ни чьей-либо вины ни перед кем ни на одном этапе наших действий. Лично я действовал исключительно в интересах обсерватории и ради общественного признания усилий, направленных к решению проблемы геофизического прогноза.

18 сентября 197… года, Ганч.

В. Орешкин

В личной записке, прочтенной и одобренной всеми друзьями-начальниками, значилось:

Валерий Леонтьевич!

В Вашем письме содержалось не только существо дела. Не входя в пререкания, сочту небесполезным, чтобы Вы своими глазами прочли строки, которые Вы мне, малознакомому человеку, посчитали удобным для себя адресовать.

…Вы работаете не в редакции журнала и не в Институте философии природы или чего-то там еще. Я боюсь, что наша дальнейшая работа в одном учреждении будет на этом закончена.

Большей подлости и гадости всем нам в данный момент Вы сделать не могли…

По-прежнему с уважением В. Орешкин.

Буквально через час после того, как начальство отбыло, в квартиру Орешкиных постучал Юрик Чайка. Заикаясь, стал объяснять, что послан Светой, которая разговаривает по междугородной, — звонят из газеты. Чайка смотрел испытующе — слухи о том, что больной Саркисов переругался «со своей командой» из-за публикации в газете, ползли по обсерватории, обрастая подробностями, порой фантастическими, порождая предположения и гипотезы. В очереди на склад, как передавали, речь — не без торжества — шла о том, что Орешкина, Эдика и Женю не только уволят, но еще и в тюрьму посадят за разглашение государственной тайны. Общее отношение к статье было отрицательным. Она исходила от «этой шайки», значит, служила ее интересам, значит, была во вред «той шайке». Всеобщее братание откладывалось. Вадим был расстроен и раздражен. В чем-то Эдик и Женя оказывались правы: на