День рождения Марко так толком и не отметили — подняли по кружке вина за здоровье во время ужина, закусили сыром и фруктами. К вечеру все вымотались так, что ни о выпивке, ни о шашлыках никто даже думать не хотел.

Иван решил, что ночью двигаться глупо и опасно, Круль его поддержал, а остальные не стали спорить. Иван разделил ночное дежурство между всеми поровну, гордый Юрасик попытался возразить: раз уж выписал ему господин начальник два дежурства еще в Иерусалиме, так, значит, два дежурства…

Коваленок, заведовавший в рейде аптечкой, заставил Юрасика снять ботинок, проверил вспухшую щиколотку, намазал вонючей мазью, крепко забинтовал и вкатил комбинированный укол: обезболивающее, противовоспалительное и снотворное.

Юрасик еще с полчаса повозмущался, потом зевнул, закрыл глаза и уснул. Его из графика ночных дежурств вычеркнули.

После разговора в кабине Иван старался с Крулем наедине не оставаться. Настроение было испорчено, хотелось сделать что-то решительное и однозначное, чтобы расставить в отношениях с братом Старшим Администратором все точки над «i» раз и навсегда.

Появилась даже мысль, легкая и приятная в своей нереальности, кликнуть ребят, вывести предавшегося из машины и порешить. Или погнать голым и безоружным прочь, что, в общем, тоже было убийством.

В общем, Ивана останавливал даже не страх посмертного наказания: в его положении грехом больше — грехом меньше уже значения не имело. Иван не мог себе представить, как выведет Круля к скалам или к обрыву, достанет пистолет и продырявит голову. Вот так, просто потому, что так сам решил, что не нравится ему человек. Причем не поступками или деяниями, а своими словами, мыслями своими, поведением.

Странно, но останавливало Ивана такое несоответствие своих мыслей и Акта о Свободе Воли. Что ж такое, спрашивал себя Иван неоднократно, как же это так — понимаешь, что призван защищать закон, что где-то там, в глубине души, понимаешь, что закон этот правильный, даже без накачки отца Стефана понимаешь, но все равно крутится в голове, сосет под ложечкой ядовитое желание разрубить эту проблему.

Неужто те, кто писал законы, были настолько выше и чище Ивана? Неужели ему доступно было только убивать врагов закона, причем врагов того закона, который и сам он выполнял натужно и без уверенности.

Отправив всех спать, Иван остался возле машины. От злости на себя появился даже соблазн продежурить всю ночь, не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер.

Красное море было где-то рядом, в нескольких километрах, Иван знал, что раньше, до Возвращения, люди ездили сюда отдыхать даже осенью и зимой, но не мог себе этого представить.

Холодно.

Постепенно холод вытеснил из головы все мысли, оставил только дрожь и судорожное сокращение мышц.

Иван прошелся вокруг «Рейдера». Все окна в фургоне были закрыты, запах серы от предавшегося оказался для оперов предпочтительнее холодного ветра. Ко всему можно привыкнуть.

Какого хрена тогда никак не удается привыкнуть к тому, что попущением Божьим позволено Дьяволу и его приспешникам охотиться на души людские? Ведь действительно, как же так выходит, что не оградил Господь людей от соблазна? Что бы там ни написал Марк Твен в своем рассказе, но ввести в соблазн — это не гарантия возникновения иммунитета.

Поработав после срочной службы в милиции, Иван проникся уверенностью, что, если бы не болтали газетчики о преступниках, не рассусоливали в газетах и на телеэкранах о преступниках, о наркотиках, о новых сектах и новейших извращениях, люди просто не знали бы о таком, и даже мысль, что подобное возможно, не приходила бы людям в голову.

Да, не предупредив, сознавал Иван, не предупредив обывателей о серийном убийце, можно было обречь нескольких ничего не подозревающих человек на смерть. Но, в подробностях рассказав о развлечениях, скажем, Ночного Исповедника, получили четырех имитаторов и с десяток подражателей.

Зачем? И что было правильнее — заткнуть рты крикунам или сделать так, чтобы человеку просто была противна мысль о насилии?

Иван с досады стукнул носком ботинка по скату «Рейдера». Вот такая фигня у него всегда получалась. Начнешь рассуждать и неизбежно заходишь в тупик. Если внушить человеку отвращение к насилию, то как же быть с предавшимися? Разрешить им и дальше растлевать верующих?

Скрипнула, открываясь, дверца фургона, Иван оглянулся, на всякий случай положив руку на рукоять автомата.

— Холодно? — спросил Круль, тихонько, чтобы не хлопнуть, прикрывая за собой дверцу.

Иван не ответил, повернулся к предавшемуся спиной и пошел на другую сторону «Рейдера».

Камешки оглушительно хрустели под ногами, если кто собрался бы подобраться к машине, то вот так, на ходу, его можно было и не услышать. Хотя и сам злоумышленник шумел бы не меньше. Да и какие тут злоумышленники, в продуваемых холодным ветром скалах.

После Возвращения жизнь в этих местах так и не наладилась. Раньше здесь встречались поселки, города и деревни. В смысле населенные поселки города и деревни. Сейчас же — заброшенные полуразвалившиеся строения.

На Африканском берегу Красного моря народу было побольше, Каир был населен, имел целых пятьсот тысяч жителей. Долина Нила вообще была населена неплохо по сравнению с остальной территорией Египта и вообще Северной Африки.

Ну и бывшие курорты Красного моря как-то жили, превратившись, большей частью, в рыбацкие поселки.

Переселение из Европы и Америки в эти места не поощрялось. Аравийский полуостров, Персидский залив были территорией международной, попытки демографической экспансии пресекались на самом корню, все смотрели на всех с подозрением и недоверием. И это правильно, если учесть, что последняя Нефтяная война закончилась меньше тридцати лет назад.

У отца Ивана в шкафу висел старый китель с «Крестом за храбрость» и тремя медалями: двумя «За отвагу» и одной «За боевые заслуги». Иногда отец даже рассказывал сыну о том, как пришлось повоевать в пустыне, и ничего веселого и героического в этих рассказах не было.

— Спасибо еще, — сказал как-то отец, — над головами ничего не летало. Хорошо, что запретили полеты в воздухе, а то, как глянешь в хронике, что творилось раньше…

Иван хронику видел. И даже по малолетству втихомолку жалел о том, что теперь не летают в воздухе самолеты и вертолеты, что теперь, для того чтобы добраться из Европы в Америку, нужно тратить никак не меньше недели. Правда, повзрослев, Иван не мог не признать правоту отца и тех, кто авиацию запретил.

Пусть запрет был наложен не из соображений гуманизма — никто не запретил, например, танков и военных кораблей — просто полеты позволяли измерить расстояние до тверди небесной, достичь ее, а после случая с Вавилонской башней такое деяние не могло быть признано богоугодным.

— Бегаешь от меня, — сказал Круль.

Эта сволочь обошла машину спереди и теперь встретила Ивана возле кабины.