раз, когда Чу Ваньнин сам поцеловал его. Неуклюже и неловко он приник к его губам и, чуть приоткрыв их языком, проскользнул внутрь горького от слез рта, вовлекая его в обжигающе-страстный поцелуй.

Смятение, растерянность, безумие.

Мо Жань тоже не знал, почему так устроены люди, что любовь для них и правда спасительная гавань, в которой можно укрыться от любых душевных мук и страданий. Может быть, в конечном итоге все мы те же животные, которые в процессе совокупления способны забыть обо всем, ведь в погоне за удовлетворением желаний плоти реально лишь удовольствие, которое ты можешь получить здесь и сейчас.

Дать беспомощному сочувствие, а потерявшему надежду — небольшую передышку.

Вот и сейчас все разговоры были забыты. Потерявшись в этом затяжном поцелуе, Чу Ваньнин ощущал, как растет желание Мо Жаня, и даже через одежду мог почувствовать всю его силу и мощь. Поколебавшись, он все же нерешительно протянул руку, чтобы потрогать его, но Мо Жань перехватил его пальцы, переплетая их со своими:

— Сейчас хватит и этого.

Он привлек его в объятия и крепко прижал к себе. Во всем мире только этот человек мог унять его боль и только он был способен очистить его душу.

— Больше ничего делать не нужно, хватит и этого…

Чу Ваньнин молча поднял руку и погладил его лицо. Безо всякой причины он вдруг почувствовал, как сердце сжалось от любви и жалости:

— Такой глупый.

Мо Жань перехватил его вторую руку и, переплетя все десять пальцев с пальцами Чу Ваньнина, прижался лбом к его лбу:

— Как было бы хорошо, если бы я был таким глупым раньше.

Чу Ваньнин чувствовал, что никакие его слова не смогут переубедить Мо Жаня, да у него никогда и не получалось утешать людей, поэтому он неловко потерся о его щеку кончиком носа, а потом снова нежно приник к его губам.

Когда Чу Ваньнин проделывал все это, от смущения у него покраснели кончики ушей, но при этом он изо всех сил старался выглядеть совершенно спокойным и невозмутимым. А ведь он по своей инициативе поцеловал Мо Жаня, и даже сам первым обнял его, хотя раньше никогда такого не делал.

— Учитель… — Мо Жань уклонился, но было заметно, что от поцелуя его дыхание заметно участилось, — хватит… не надо, не делай этого.

— Всегда это делал ты, — Чу Ваньнин освободился из его рук, но только чтобы крепко обнять его за шею, — но сегодня ты будешь слушаться меня.

— Учитель…

Вглядываясь в эти влажно блестящие в темноте, по-щенячьи ласковые глаза, Чу Ваньнин неловко похлопал его по макушке, чувствуя небывалый прилив облегчения и нежности.

— Будь паинькой[208.2].

В кромешной темноте они целовались и ласкали друг друга, привалившись к стене. Нежные поцелуи превратились в неистовые, неистовые — в страстные, а страстные — в яростные и по-мужски свирепые, наполненные животной похотью и неутолимой жаждой.

— Учитель… Ваньнин…

Мо Жань снова и снова звал его по имени. Жалобно, страстно, безумно и виновато.

Стоило Чу Ваньнину подарить ему хоть немного любви, и он почувствовал себя так, словно выпил самое сильное в мире любовное зелье.

В конце концов, Мо Жань отбросил все тягостные мысли. Крепко притиснув Чу Ваньнина к стене, он вжался в него всем телом и начал яростно целовать, давая выход своему безумному желанию. Довольно скоро они стали задыхаться от недостатка воздуха, уголки их глаз покраснели, а сердцебиение участилось. Между поцелуями Чу Ваньнин вдруг чуть отстранился и, нахмурившись, сказал:

— Свет…

— Разве он уже не погашен?

Продолжая целовать его губы, облизывать мочки ушей и шею, Мо Жань услышал, как Чу Ваньнин, старательно сдерживая желание застонать, прошептал ему на ухо:

— Нет, зажги…

Мо Жань замер.

— Хочу видеть тебя, — сказал Чу Ваньнин.

Зажегся свет.

Тьма ушла.

Первым, что он увидел, были блестящие и ясные, упрямые и решительные, самые прекрасные в мире глаза Чу Ваньнина. Нежный румянец возбуждения лишь слегка коснулся, словно покрытого инеем, холодного лица, целиком и полностью захватив кончики ушей.

— Я хочу видеть тебя, — повторил Чу Ваньнин.

Мо Жань вдруг почувствовал такую ужасную боль в сердце, что казалось еще немного — и он умрет... Как мог этот, покрытый ранами отвратительный комок плоти, когда-то не знавший жалости и сострадания, под этим любящим взглядом продолжать жить?

Не выпуская Чу Ваньнина из своих объятий, Мо Жань поцеловал его, а потом приложил его ладонь к своей груди — туда, где пульсировало сердце.

— Запомни это место, — сказал он.

— …

— Если когда-нибудь мою вину невозможно будет простить, — потершись кончиком носа о нос Чу Ваньнина, он продолжил таким же тихим низким голосом, — своими руками убей меня. Ударь прямо сюда.

Чу Ваньнин вздрогнул и недоверчиво уставился на него:

— Ты сам понимаешь, что говоришь?

Мо Жань улыбнулся, и в этой прекрасной улыбке, кроме искренности и очарования образцового наставника Мо, отчетливо проступила и толика безумия Наступающего на бессмертных Императора.

— Мое духовное ядро сформировано благодаря тебе, и мое сердце теперь твое. Если однажды мне придется умереть, эти две вещи должны принадлежать тебе. Только тогда я смогу…

Он не стал договаривать.

Растерянность и ужас, которых он никогда раньше не видел в глазах Чу Ваньнина, заставили его умолкнуть на полуслове.

В конце концов, Мо Жань опустил взгляд и, горько усмехнувшись, сказал:

— Это просто шутка. Я только хотел сказать…

Он крепко обнял своего любимого. Неизвестно, будет ли у него еще когда-нибудь такой шанс.

— Ваньнин…

«Я люблю тебя, хочу тебя, не могу жить без тебя.

Я так много хочу сказать тебе, но, как и в прошлой жизни, не могу и рта открыть».

Чу Ваньнин все еще находился в растерянности и смятении. Он никак не мог понять, насколько же большую ошибку надо было совершить, чтобы сказать подобное.

Но стоило Мо Жаню поцеловать его, и в его мыслях тут же воцарился хаос, а ведь раньше он так гордился своим умением сохранять холодный разум в любой ситуации. Хотя, может быть, дело было вовсе не в поцелуе Мо Жаня, а в его нежелании думать об этом сейчас.

Отчаяние подогревает страсть, словно капля масла, упавшая на зажженный факел.

Желание вмиг вышло из-под контроля. Охваченные безумием примитивной жажды обладания, они сорвали с друг друга верхнюю одежду, еще не добравшись до кровати. Когда Мо Жань навалился