С. 397 и след.). Несостоятельность сопоставлений Халанского показал Всев. Миллер, которому эта критика была необходима, так как он пытался путем опровержения Халанского подкрепить свои собственные взгляды. Впоследствии взгляд на данный сюжет как на заимствованный из Западной Европы вновь утверждался Борисом Соколовым. Б. М. Соколов создает целое родословное дерево. Тем не менее и для него ясно, что русский материал никак не может быть сведен к немецкому. Чтобы все же спасти свою концепцию, Соколов прибегает к обычному в таких случаях приему: он возводит и русский, и немецкий материал к гипотетическому не дошедшему до нас немецкому первоисточнику (О германо-русских отношениях в области эпоса; см.: Ученые записки Саратовского ун-та. 1923. Т. I. Вып. 3; Новейшие труды иностранных ученых по русскому эпосу // Художественный фольклор. № 2/3. М., 1927. С. 34–58). Еще ранее Соколов утверждал, что река из крови Дуная восходит к книжным источникам, в частности к повести о Мамаевом побоище. Однако на самом деле в этих повестях говорится о том, что кровь из ран бойцов текла ручьями, что она смачивала траву и что «Дон-река три дня кровью текла», а не о том, что река берет свое начало от крови. Точка зрения Соколова ошибочна (см.: Непра-река в русском эпосе).

Былиной о Дунае активно интересовались советские ученые, но точка зрения Всев. Миллера, будто былина о Дунае – испорченная историческая песня, в искаженном виде повествующая о женитьбе Владимира, не подвергалась сомнению. «Несомненно, в основе былинного рассказа прежде всего лежит исторический факт сватовства и женитьба Владимира на греческой царевне Анне, но не исключена возможность, что в народной памяти соединились два исторических факта: женитьба на Анне и на Рогнеде» (В. И. Чичеров. Об этапах развития. С. 14). Двойную женитьбу в этой былине В. И. Чичеров рассматривает как простое дублирование. Другие кладут в основу былины только женитьбу на Рогнеде; эпический Добрыня отождествляется с историческим дядей Владимира, носившим имя Добрыни. В этих соответствиях усматривается основное значение былины (Робинсон А. Н. Указ. соч. С. 150; Померанцева Э. В. Указ. соч. С. 211; Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 190, 192 и след.).

Козарин

Литература о Козарине очень незначительна. Орест Миллер (Илья Муромец… С. 710–715) считает былину киевской: «Былина о Михаиле Казарянине представляет нам повесть из частного быта времен татарщины». Древнейшая ее основа будто бы сюжет о кровосмешении. А. С. Якуб (Этнографическое обозрение. 1905. № 2–3. С. 96–127) утверждает, что в основе лежит часто производившееся татарами похищение женщин. Все остальное в ней – привнесение. Дележ добычи объявляется «общеэпическим мотивом». Из свадебной поэзии заимствована фигура ворона, а также и причитания девушки. Любовные отношения между похищенной девушкой и ее спасителем возводятся к сказке. Всев. Миллер (Очерки… Т. II. С. 1–31), так же как и Орест Миллер, считает былину собственно киевской. В ее основе якобы лежит исторический факт разгрома половцев тремя воеводами, Яном и Иваном Захарьиными и Козариным, при Заречье в 1106 году. Татарское приурочение – более позднее. Введение сестры сделано «для эпического интереса». Предположение, будто первоначальной основой данной былины служит разгром половцев, возможно было сделать только при условии предположения, что народ в эпосе искажает исторические события до полной их неузнаваемости, так как в данной былине нет никаких половцев и нет их разгрома. Всев. Миллер считает, что воинский сюжет для народа недостаточно интересен и что «для интереса» внесено романтическое приключение, – суждение, которое свидетельствует о полном непонимании исторического содержания русского эпоса и о направлении его развития.

Соловей Будимирович

Мы остановимся лишь на наиболее показательных работах. Образ героя рассматривался обычно как не русский. По Ф. И. Буслаеву, Соловей Будимирович – варяг, «норманнский пират», хотя он нисколько на пирата не похож, а, наоборот, отличается самым мирным нравом (Народная поэзия. С. 159–160). Л. Н. Майков видит в нем итальянского архитектора на том основании, что он за ночь выстраивает терем в саду племянницы Владимира. Он «знаменитый строитель», «из Италии, а именно из Венеции» (О былинах Владимирова цикла. С. 159 и след.). В. В. Стасов видел в нем слияние двух древних индийских героев (с. 1047–1058, 1167–1169). Веселовский, не определяя точнее характера иноземности героя, приходит к выводу, что «в основе это былина о брачной поездке какого-то заморского молодца, прельщающего свою невесту роскошными диковинками» (Южнорусские былины. II. С. 60–78). Только один М. Халанский в 1885 году утверждал о Соловье Будимировиче: «Этот эпический образ, как в целом, так и в частностях, вполне туземный, русский; в нем народ выразил конкретно свои идеальные воззрения на жениха» (Великорусские былины… С. 165). Этот взгляд обосновывается чрезвычайно обстоятельно и убедительно путем сопоставления былины со свадебной поэзией. Все основные образы былины (приезд жениха из-за моря на кораблях, жених-иноземец, постройка «сеней» или «терема», изображение жениха как соловья в саду невесты, жених-гусляр, приход невесты в златоверхие палаты жениха и т. д.) богато представлены в русской свадебной поэзии. По этому же пути пошел и А. М. Лобода (Русские былины о сватовстве. Киев, 1905. С. 127–168). Однако нельзя все же признать, что былина о Соловье Будимировиче была эпическим выражением свадебной обрядовой поэзии, так как эпос вообще возникает не из обрядовой поэзии, тем более не из свадебной. Впоследствии Халанский отказался от своего взгляда на эту былину как исконно русскую. Он сравнил ее с повестью «О Василии златовласом, королевиче чешской земли» и пришел к выводу, что повесть и былина будто бы восходят к одному, неизвестному нам западноевропейскому сказанию (Южнославянские сказания… Т. II. С. 327–336). Этот взгляд был поддержан Всев. Миллером (Очерки… Т. II. С. 201–219). Лященко возвел былину о Соловье Будимировиче к историческому факту сватовства Гаральда, впоследствии норвежского короля, женившегося на дочери Ярослава Елизавете (Былина о Соловье Будимировиче и сага о Гараль-де // Sertum bibliologicum в честь проф. Малеина. Пг., 1922. С. 94–137). Столь же неясным, как вопрос о герое, остается вопрос о месте и времени возникновения сюжета. Ранние исследователи, и в том числе Майков, а позже Лященко, считали его исконно киевским, Халанский относит возникновение былины к Московской Руси XVI века, а Всеволод Миллер считал ее новгородской и относил ее возникновение к XV–XVI вв. Остальные считали былину заимствованной. В 1951 году утверждение Лященко, будто Соловей Будимирович не кто иной, как норвежский король Гаральд, повторил А. Н. Робинсон (ИКДР. С. 153).

Добрыня и змей

Литература, посвященная этой былине, чрезвычайно обширна. Тем не менее ни один из вопросов, связанных с изучением ее, не получил общепризнанного решения. В. В. Стасов (Происхождение русских былин. С. 998–1013) возводил змееборство Добрыни к