борьбе индийского бога Кришны с черным Калием, царем змеев в «Гариванзе» (древнеиндийский эпос, дополняющий «Махабхарату»). Орест Миллер полагал, что «пещера, гора и сам змей – все это только различные мифы одного и того же – тучи, обитающей средь небесных вод и летающей по небесным водам». Кровь, вытекающая из змеи, – это дождь, вытекающий из тучи, и т. д. Орест Миллер отождествлял Добрыню со змееборцем Егорием в духовных стихах. Эту ошибку повторяли почти все ученые, впоследствии писавшие о Добрыне-змееборце. Сверх того, Миллер отождествлял Добрыню с Аполлоном, Гераклом, Фрейром и другими змееборцами «арийской древности». Ор. Миллер считал, что первоначальная пощада змея Добрыней – «благородная сострадательность» (Илья Муромец… С. 426–438). Всеволод Миллер писал о нашей былине трижды (Экскурсы. М., 1892. С. 32–54; Очерки… Т. I. С. 144–148; Т. III. С. 23–34). Он создал теорию, которая затем на разные лады повторялась другими учеными. По Всев. Миллеру, Добрыня – историческое лицо, а именно – дядя Владимира. Якимовская летопись, переданная Татищевым, приписывает ему совместно с воеводой Путятой крещение Новгорода, о чем в Новгороде сложилась поговорка: «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем», так как Путята занял город, а Добрыня его сжег. Это событие будто бы и отражено в былине, хотя в ней нет ни Новгорода, ни военных действий, ни сожжения городов, ни крещения. Но Всев. Миллера это не останавливает. Купание Добрыни в реке «означает» крещение; название реки, Пучай-река, возводится к реке Почайне, в которой, по преданию, была крещена Русь. Что в Почайне были крещены киевляне, а не новгородцы – это для Всев. Миллера несущественно. Имя Путяты будто бы сохранилось в отчестве Путятишны и т. д. На таких зыбких основаниях зиждется все построение Миллера. Один из главных его аргументов состоит в аналогии с духовным стихом о Георгии. Георгий, победив змея, вводит христианство. Но почему Добрыня ни в одной из всех 60 записей не вводит христианства и какая разница между эпосом и духовным стихом – этого вопроса Миллер не ставит. Идейное содержание героической былины подменяется идейным содержанием духовного стиха. А. В. Марков повторил и «уточнил» теорию Миллера. По его мнению, змей – символ дьявола, ада и язычества. Марков еще расширил круг тех религиозных произведений, с которыми сопоставляется былина о Добрыне. По мнению Маркова, первая половина песни означает крещение не Новгорода, а Киева: купаясь, Добрыня сам принимает крещение. Зато вторая половина действительно отражает крещение Новгорода. Таково «уточнение», внесенное Марковым. В остальном же доказывается, что былина близка к духовным стихам и к агиографической литературе Византии (Из истории былевого эпоса. IV–V // Этнографическое обозрение. 1905. № 4; 1906. № 3–4). А. М. Лобода точно так же ищет источники нашей былины в духовной литературе, в частности в апокрифе и духовных стихах о Федоре Тироне, а также в сказках, в которых герой освобождает от змея девушку и женится на ней. То, что Добрыня на освобожденной им девушке именно не женится, Лобода не считает существенным (Русские былины о сватовстве. Киев, 1905. С. 53–59). С. Шувалов отрицает какую-либо связь между Добрыней и Федором Тироном и Георгием, в чем он, несомненно, прав. Змееборство – дохристианский мотив большой древности, что также, несомненно, правильно. К сожалению, работа Шувалова не напечатана, а только отмечена как доложенная («Беседа». Сб. общества истории литературы в Москве. Т. 1. М., 1915. С. 57–58). Утверждение, будто роль Добрыни сводится к введению христианского вероучения, а также уподобление его Федору Тирону и Георгию Победоносцу повторялось и в советское время (Чичеров В. И. Об этапах развития… С. 16). Д. С. Лихачев отвергает эту теорию и считает змея символом внешнего врага (РНПТ. С. 196 и след.). Если бы это утверждение было правильным, оно означало бы, что народ мифологизирует свою историю.

Алеша и Тугарин

Литература, посвященная этой былине, отражает общее состояние русской дореволюционной фольклористики. Облик героического Алеши остался невыясненным. Ф. И. Буслаев обо всей этой былине находит сказать только то, что Алеша убивает Тугарина нечестно, врасплох (Народная поэзия. С. 173). Буквально то же утверждает Орест Миллер. Правда, он понимает, что в этой былине Алеша «один относится чисто презрительно к темной силе и, наконец, избавляет Владимира от двойного позора: поступиться княжеством и поступиться женой». В остальном же он порицает Алешу за убийство врага «из-за угла». Он видит в Алеше двойственную природу, «мифическую двоякость нрава», подобно тому как бывают свет и тьма (Илья Муромец… С. 439–445). Н. Дашкевич пишет буквально следующее: «Судя по незначительному количеству былин о змееборстве Алеши, можно думать, что на Алешу был просто перенесен подвиг Добрыни». Стоит хоть немного вдуматься в предпосылки и выводы такого утверждения (так как былина записана мало, в ней повторен подвиг Добрыни), чтобы убедиться в ошибочности такого силлогизма (К вопросу о происхождении русских былин. Былина о Алеше Поповиче и о том, как перевелись богатыри на святой Руси // Киевские университетские известия. 1883. № 5. С. 237). А. Н. Веселовский утверждал, что первый бой Алеши восходит к бою Ильи с сыном, а второй – к бою Ильи с Идолищем. По мнению Веселовского, мы имеем простую замену имен. Обе былины – бой Ильи с Идолищем и бой Алеши с Тугариным – будто бы представляют собой результат переработки более древнего сказания, отраженного в «Сказании о киевских богатырях» (Южнорусские былины. X). На самом же деле сказание – более поздний, чисто литературный памятник. Несостоятельность мнения Веселовского настолько очевидна, что оно не было принято даже непосредственными последователями Веселовского. Между былинами и «сказанием» нет ничего общего, кроме имен и некоторых деталей, заимствованных сказанием из былин, а не наоборот. В советской науке было доказано, что «сказание» само восходит к былине. (См.: Позднеев А. В. Сказание о хождении киевских богатырей в Царьград // Старинная русская повесть. 1941. С. 135–197.) Рыстенко резко критикует всех своих предшественников, особенно Веселовского; собственная же точка зрения Рыстенко сводится к тому, что «Тугарин» не представляет собой исторического имени, а выводится из древнерусского «туга», что означает «беда». Тугарин – «враг вообще», который «лишь потом, под влиянием змееборства Добрыни… принял черты змеиные». В этом утверждении сказался ученик Веселовского: эпос будто бы превращает историю в мифологию (Легенда о святом Георгии… С. 386–407). Всев. Миллер пытался возвести события и действующих лиц данной былины к историческим событиям и лицам (Очерки… Т. II. С. 87–168). По его мнению, имя Тугарина восходит к имени исторического половецкого хана Тугоркана. Такую этимологию надо признать весьма вероятной. Но когда Всев. Миллер утверждает, что исторический Тугоркан превращен народом