Черный дракон сделал широкий круг, прежде чем приземлиться на берегу. Коснулся краем крыла воды, подняв множество мелких брызг. Затем, гулко ударив лапами в песок, сложил крылья и наклонил голову.

Рик, охая, слез с седла и потянулся, проклиная затекшие мышцы. Воздух вокруг дракона задрожал и Тео, подойдя к барду, принялась мять ему спину.

– Вот обычно жены у мужей на шее сидят, а ты… – хихикнула она.

– А что я… Погоди, скину одежду, жарко. Приятно-то как, тепло до костей пробирает. Почему мы зимой не переезжаем жить в Араханд?

– Не знаю.

Рик, скинув подштанники, с воплями устремился навстречу волнам, набегавшим на берег с ревом.

– Подожди меня! – крикнула Тео, смеясь, и бросилась за мужем.

Наплескавшись, они разлеглись на горячем песке, блаженно улыбаясь. Ветер трепал черные кудри магички, почти мгновенно их высушив. Тео повернулась на бок, нежно погладила Рика по голове. Когда-то рыжие, сейчас его волосы были золотистыми из-за седины. Бард поймал пальцы Тео и поцеловал.

– Как раз на этом берегу… – прошептала магичка.

– Да, любовь моя… Мы возвращались в Вердленд, на бой с Тварями, остановились на ночлег. Чудесный был денек. Как и сегодня. Слушай, я хочу, чтобы меня тут похоронили. Сделаешь?

– Конечно. Памятник? Тридцать футов высотой, с лютней в руке?

– Мореходы, проходящие мимо, станут заиками. Нет, не надо памятника.

– Как скажешь, Рыжий.

Они лежали, прикрыв глаза, чувствуя, как тело наполняется светом и жаром южного солнца.

– Тей?

– М-м-м…

– Помнишь, я посеял очки? Вспомнил, где они.

– Хорошо. Я, честно говоря, думала, что это маленький Ронни их сцапал, опыты с линзами делать.

– Так он и сцапал. Я же говорю – вспомнил. Проходил утром по саду, а этот прохвост сидит над муравейником.

– Уши надрал?

– Зачем… естествоиспытатель растет.

– Пускай на перилах инициалы выжигает, зачем насекомых мучить?

– И то верно. Вернемся, надеру.

Тео приоткрыла один глаз, осмотрела мужнину спину и вскочила.

– Ох, Рыжий, давай-ка в тень, белокожий ты старикашка. Обгорел весь. Рыбки?

– Пожалуй…

Магичка помогла Рику подняться, отряхнула песок, протянула штаны.

– Сушняка тут много, собери для костра. Я скоро вернусь. – И направилась к морю.

Они поужинали жареной рыбкой, привезенными с собой хлебом, сыром и ветчиной. Тео разлила вино по кружкам. Выпили за детей, потом за внуков. Тео положила голову на плечо Рика, достала трубку и табак. Закурила.

– Я надеюсь, ты мне эту прогулку устроила не в честь того, что я завтра помру?

– И не надейся. По моим подсчетам, ты еще лет восемь меня за задницу щипать будешь.

– Хе-хе… А подсчеты верные?

– Если хочешь знать, Гринер тоже проверил. И Уэйн.

– Как он, кстати?

– Кто? Уэйн?

– Гринер.

– Весь в своих экспедициях. Когда в последний раз связывались, сказал, что корабли почти добрались до западного континента. Немного осталось, дней пять плыть – но моряки уже шепчутся, что впереди только бескрайний океан и пора поворачивать назад. Но он их вроде убедил, что плыть недалеко.

– А что будет, когда они туда доберутся? Там живет кто-то?

– Племена коневодов. Знаешь, Гринер думает, что раньше все континенты были одним целым, а потом разделились. Иначе как, говорит, объяснить то, что там тоже живут люди, и те же растения, что у нас… в основном. Тебе не холодно? Может, одеяло накинуть?

– Женщина, я, может, и стар, но не дряхл. Хотя накинь. Солнце заходит, от моря прохладой потянуло. Как назовут континент, уже придумали?

– Новый Свет. Или Пурбурляндия. Или Новый Вердленд. Зависит от капитана и того, сколько он перед этим выпьет. Да и не столь важно, Рыжий.

– А Проколы там есть?

– Как и везде. Ну что, спать? Завтра отправимся в Аджиру.

Она постелила одеяла, улеглась под бочок к Рику, он обнял ее и нежно поцеловал, щекоча усами.

– Спокойной ночи, любовь моя.

– И тебе спокойной, Рыжий.

– Величайший поэт своего времени, Рикардо Риомболь создал несколько направлений в стихосложении, поднял исполнение баллад на новую высоту…

Тео дернула Ричарда за рукав. Он повернулся к ней – она показала глазами на двери, выходящие в парк при Ассамблее.

– Пойдем. Терпеть не могу пафосные речи.

Уцепившись за локоть сына, она поковыляла мимо толпившихся вокруг именитых бардов, студентов и просто любителей искусства, что собрались почтить память «Соловья Тэниела». Личину следовало блюсти, для окружающих она – старуха-баронесса, жена Великого Барда. Выйдя в парк, она, благо что вокруг никого не было, широким шагом двинулась к мраморной беседке, увитой плющом. Но, не дойдя до нее десяток шагов, застыла.

– Чего ты, мам?

– Видишь статую? Лежит в траве. Так до сих пор не подняли.

– И что с ней?

– Тут я влюбилась в твоего отца.

Ричи неловко замолчал. Тео постояла, разглядывая почти полностью оплетенную ползунком статую юноши с арфой, и губы ее дрожали. Затем она медленно побрела к беседке, щурясь на солнце. Уселась на скамью, достала из складок юбки трубку. Ричард уселся у ног матери.

– Мам?

– Да, Ричи.

– Я не понимал раньше, насколько это тяжело… Обещай мне, что не будешь переживать слишком сильно, когда… когда придет мое время.

– Ты просишь невозможного, Ричи. – Тео выпустила густой клуб ароматного дыма. – Тебе придется как-то перетерпеть мои «переживания».

– Да я не о том… То есть… Я говорю – «слишком» сильно, понимаешь?

– Понимаю. Хорошо, обещаю.

– Почитать что-нибудь… из папиного?

– Да, пожалуйста.

Ричард помолчал, а потом, чуть хриплым от волнения голосом, стал читать по памяти, нанизывая одну строчку на другую. Стихи о любви, и стихи о войне. О потерях и надежде, о выпивке и страстных дамах, о кинжалах в ночи и простых человеческих радостях, боли и страсти, о встречах и расставаниях. А мраморный юноша с арфой, одетый белыми звездчатыми цветами, лежал и тихонько улыбался.

Конец третьей