и забыть людей, за спасение душ коих ты обязался сражаться под знаменем Бога? Неужели ты не чувствуешь как святой крест, который ты носишь на груди, жжет твою плоть, как мучительно и надрывно бьется в тебе сердце, отягощенное ярмом предательства? Для чего ты укрылся в этом проклятом городе, среди этих алчных нечестивых людей и низменно потакаешь их алчности и нечестивости? Как смеешь ты исполнять священные ритуалы, утратив на то и божеское право и человеческое? И неужели хоть какая-то толика радости посещает тебя в той зловонной выгребной яме, где ты ныне обретаешься? Сорок четыре года я следовал за тобой, стоял за твоим правым плечом, слушал твои мысли, наблюдал твои поступки, нашептывал тебе святые истины и добрые размышления, призывал к бдительности и благонравию. И не уберег я тебя! Я, твой ангел-хранитель, не охранил тебя от этой ямы пороков и беспросветной тьмы обмана и злодеяний. И горе ложится мне на плечи и отчаянье стискивает мне грудь, когда вижу как уверенно ты шагаешь по пути гибели, не слушая ни своего Небесного Отца, ни своего верного спутника. Посмотри на себя, Роберт, вспомни каждое из своих преступлений, всё что ты сотворил, охваченный алчностью и низменностью, слабостью и безволием. Как неистовствовал ты и злорадствовал, срезая кошельки доверчивых прихожан под сенью божьего храма. Как ослепленный своей гордыней, поносил и хулил, насмехался и кривлялся над божьим духом, над его святыми и пророками. Как ханжествовал и притворялся ты перед теми, кто до сих пор почитал тебя за истинного священнослужителя. Как лицемерно и подло ты развращал девицу Алёну, искавшую у тебя исповеди и пути к спасению. Как побуждал её к блуду и распутству, прикрываясь верой святой. Как не соблюдая постов, набивал чрево своё кушаньями и яствами сверх всякой меры. Как вкушал хмельные напитки в непотребных количествах, доводя себя до скотского состояния, унижая свой сан и дух человеческий, низводя себя до состояния бессмысленного животного. Неужели память о всем этом не обжигает тебе сердце также как мне? Неужели эти низменные удовольствия похоти и непотребства окончательно стерли в тебе память о той возвышенной радости служения своему Господу и всем людям, которая некогда делала тебя крылатым и отважным. Скажи мне, Роберт, что нашел ты такого ценного в той грязи, в том смраде и гниении, где ты пребываешь сейчас, что заставило тебя отвернуться от сокровищ души и сердца, дарованных тебе Господом и добрыми людьми? Ради чего ты уподобился бессмысленной скотине, превратился в низменного раба грязных страстей? Неужели проснувшись один среди тишины ночи, трезвый и в холодном поту, ты не съеживаешься от стыда и ужаса за всю свою нынешнюю жизнь? Неужели ты рад, потеряв достоинство и уважение, служить на побегушках у этих разбойников и душегубов, которые смеются над тобой и плюют тебе в лицо? И разве ты не слышишь как плачет словно маленький ребенок твоя чистая душа, ссохнувшаяся и изможденная, уставшая от твоих непотребств и пороков, как плачу я твой покинутый и забытый тобой ангел? Разве не видишь ты как текут алмазные слезы по лику Господа твоего, горько скорбящего о своем заблудшем сыне?

— Вижу, вижу, — прошептал Боб с блестящими от слез глазами. — Вижу, Господи, и слышу. Прости, ты, меня грешного, — Боб яростно ударил себя кулаком в грудь.

— Тогда восстань, брат мой Роберт, — торжественно сказала голограмма, — подымись из тлена погибели, из зловонной клоаки порочности и греха навстречу новой жизни своей. Встань и иди, Роберт, ибо всепрощающ Господь и всегда протянет руку Свою павшему, но раскаявшемуся грешнику.

Отец Боб, заливаясь слезами и продолжая шептать мольбу о прощении, встал сначала на колени, перекрестился, а затем поднялся на ноги. От недавнего опьянения словно не осталось и следа. Священник стоял на ногах твердо и незыблемо.

— Иди! — Громогласно провозгласил "ангел" и указал перстом своим куда-то на север, к выходу с Расплатной площади. — Иди, Роберт, с Господом в сердце и отвагою в душе, на помощь тем кто пал и растерян, кого одолели сомнения и слабость, кто заплутал в дебрях греха и порока, как некогда плутал и ты.

Отец Боб, отбросив за ненадобностью похабную книжонку, решительно зашагал прочь. Дойдя до ограждения он с недюжинной силой буквально отшвырнул со своей дороги деревянный щит и с горящим взором и гордо поднятой головой зашагал в указанном ему "ангелом" направлении.

Бриоды стояли растерянные и подавленные, неподвижные, не смея хоть на секунду отвести взор от сверхчеткой неестественно яркой фигуры ангела-хранителя, который глядел вслед своему удалявшемуся подопечному.

Через минуту ангел исчез. Но даже после этого никто не смел проронить ни слова. Разбойники совершенно не представляли что делать дальше. Все за исключением Ронберга. Пожилой бриод теперь отлично знал что ему делать. И его сердце билось сильнее, когда он с волнением и страхом думал о том что ему предстоит совершить. Он решил, что он теперь знает кто такой Кит. И мало того, он знает и тех кто способен с ним справиться. И еще то, что он возможно по-настоящему разбогатеет.

— Так всё-таки ангел этот пёс или демон? — Негромко спросил Эрим.

— Этот ангел-хранитель мог быть просто дьявольским наваждением, — сказал Кушаф.

Все поглядели на него словно бы с неудовольствием.

— Ты же сам, Вархо, говорил, что пес отец лжи и кого хочешь в чем хочешь убедит, — как будто оправдываясь, ответил Кушаф на взгляды товарищей.

— Это верно, — пробормотал Вархо.

— Попа-то нашего мы точно потеряли, — сказал Банагодо, но почему-то без улыбки.

— Верно, — снова произнес Вархо и после паузы добавил: — И клянусь Мертвым городом, я уж готов был и сам всё бросить и идти отсюда прочь вместе с отцом Бобом. Уж больно душевно этот хитрозадый ангел, леший его задери, говорил.

— Успеешь еще, умом тронуться никогда не поздно, — сказал Мелис. — Ты лучше ответь что нам теперь делать, ведь так и не добились чего хотели. Как узнать дьявол пёс или и правда из ангельской рати прибыл.

— Есть один верный способ, — медленно произнес Вархо. — Душу надо невинную к нему подпустить. Черти и демоны страсть как ненавидят невинных и шарахаются от них как бабы от Эрима.

Эрим не обиделся. В Гроанбурге его считали диким, бешенным и кровожадным не только на поле боя, но и в любовных утехах и потому большинство женщин сторонились его. Но сам Эрим подобное мнение о себе считал лестным.

— Где же мы тебе в Гроанбурге невинную душу найдем? — Удивился Мелис. — Это все равно что в публичном доме девственницу спрашивать.

Вархо пожал плечами.