и ниоткуда, снаружи и изнутри одновременно. Стены подвала дрогнули, и сквозь них на Большакова обрушилось что-то невидимое и неслышимое, то самое, которым несколькими этажами выше убивали и никак не могли убить Виталия Ларькина. Но если могучий организм капитана был в состоянии несколько минут сопротивляться смерти, то хрупкое тело Большакова не выдержало. Один удар, второй... После третьей волны гибельного излучения сердце Ильи остановилось.

За эти короткие секунды Большаков смог сориентироваться и придумать способ защиты. Остановка сердца озаботила его, но страха он не испытал. Однажды, в пору усиленных занятий йогой, он и сам остановил себе сердце — а потом запустил вновь. Всего один раз, просто для того, чтобы проверить, насколько он властен над своим организмом.

Илья вспомнил технику запуска сердца и послал ему мысленный приказ — бережно и ласково, словно толкнул маятник хрупких часов. Механизм послушно заработал, циркуляция крови возобновилась. Но на будущее следовало обезопасить себя от неожиданностей, и Илья выделил часть сознания для того, чтобы регулярно посылать сердцу нужные импульсы — своеобразный кардиостимулятор.

Гибельные волны продолжали давить на психику: то появлялось желание покончить с собой, то хотелось убежать куда глаза глядят. Но Большаков многому научился за последние три месяца, и такие мелочи ему уже были не страшны. Теперь его беспокоило только одно: не заперта ли дверь, ведущая из подвала в подъезд.

Оказалось, не только не заперта, но и вовсе не существует. Переход из подвала в подъезд был основательно разворочен. Илья без особого труда преодолел это препятствие: по скалам и кирпичным стенам, не говоря уже о балконах, он умел лазить очень хорошо.

Очередной сюрприз ждал его на площадке между первым и вторым этажами. Лестница шла спиралью, опоясывая ничем не огражденное, уходящее в подвал пустое пространство, в котором вполне мог разместиться лифт. Но лифта не было. Каждую пару этажей разделяли три лестничных пролета и две промежуточные площадки — надо полагать, потолки в помещениях здания были очень высокими. Начав подниматься на второй этаж, Большаков увидел на первой же промежуточной площадке новое чудовище.

Оно было совершенно реальным, массивным и мерзким, оно шумно сопело и отбрасывало тень на ступеньки. Длинный нос чудовища, покрытый роговыми пластинками, был задран вверх, а из-под него виднелась пасть, напоминавшая присоску пиявки. Вся голова монстра была покрыта многочисленными рогами, а между ними на палочках, как у рака, шевелились глаза — черные шарики без зрачков. Туловище его было массивным и толстым, чудовище прочно стояло на двух ногах, толстых, как колонны, а рук с неуместно толстыми и длинными пальцами было четыре: по две с каждой стороны. Покрытая чешуей кожа блестела, облитая чем-то неприятным, словно противник Ильи только что вылез из того же самого подвала.

Большакову чудовище почему-то показалось слишком надуманным. Критик в его сознании запросил подтверждения своей догадки у того участка мозга, который отвечал за восприятие изображения в астоме. Нет. Ещё раз! Нет. Ещё раз!! Да. Всё-таки астом. Это было похоже на пробуждение от кошмарного сна. Всё-таки это была плотная, старательно наведенная из астома галлюцинация. Большаков ещё раз проверил себя, чтобы убедиться, что под прикрытием чудовища на площадке не прячется какой-нибудь фейреныш с ножиком — но лестница была действительно пуста.

«Ага, опять тот же приемчик? Ду ю спик астом? Врешь, сволочь, таких акулов не бывает», — мелькнуло в голове у Ильи, когда он бросился вперед и пробежал прямо сквозь заслонявшее дорогу мерзкое чудовище. Поднявшись на один пролет, он обернулся: монстр исчез.

Но на смену ему пришла другая опасность: смертоносные вибрации усилились, словно невидимый противник торопился убить Виталия. Вдобавок к ним присоединился вполне различимый ухом гул и скрежет строительных конструкций. Сверху потекла струйка пыли и мелких камешков. Большаков бросился вперед и едва успел выбежать на лестничную площадку, как весь верхний пролет рухнул нате ступеньки, на которых он только что стоял.

Этим дело не кончилось, скрежет и треск нарастали, вся лестничная клетка стала раскачиваться, готовясь обрушиться. А до того этажа, на котором, как казалось Илье, находился Ларькин, оставалось ещё два.

«Оно убьёт его, — на грани отчаянья подумал Большаков. — Я не успею!»

Внезапно его осенило. Он вспомнил знак, который показывал Лесник в Сясь-озере, отчетливо представил себе его в объемном виде, перевел в астом и передал в пространство, адресуя той неведомой твари, которая сейчас наблюдала за ним, посылая гибельные волны.

Ответом ему была прорвавшаяся откуда-то со всех сторон потрясающая по своей силе волна смертельной ненависти и дикого страха. Противник словно потерял самообладание, перестал прятаться, осознав свою обреченность и повинуясь вспышке нечеловеческой злобы, готов был уничтожить Илью и всех ему подобных, всех, кто попадется, сейчас, немедленно, столько, сколько он успеет убить, убить, убить...

Большакова всегда было очень легко напугать по причине впечатлительности натуры. Но при этом каждый раз срабатывала парадоксальная реакция: он зверел от страха. «Не будите во мне зверя, особенно зайца», — любил он повторять старую шутку. Так случилось и в этот раз. Обрушившийся на него поток чужой ненависти не подавил его, а вызвал в нем лавину собственного бешенства. Ему чудилось, что он нащупал где-то в пространстве над собой адресата — ему-то он и отправил услужливо подсказанное памятью семиэтажное флотское ахмеровское ругательство, запечатленное в астоме со всей силой и яркостью большаковского воображения. Было там и про сексуальные наклонности самого адресата, и про чрево, его породившее, и про более далеких предков... Там всё было. В обычном своём состоянии Илья даже не пытался представить его зрительно во всей полноте. Стеснялся. А сейчас выдал, как говорится, от души.

Неожиданно битва волн прекратилась. Затихли убийственные колебания. Илья не стал гадать о причине, забрался на перила и, ухватившись за стальные прутья лестничного ограждения верхнего этажа, быстро подтянулся, — и очутился на третьем, затем на четвертом этаже.

Бегом по ступенькам он не смог бы подняться быстрее. Перевалившись через перила четвертого этажа, он встал на ноги и попытался сориентироваться.

Чувство — седьмое, восьмое — сколько их ещё было у Ильи? — говорило ему, что Ларькин находится в комнате за второй дверью налево. Но дверь была заперта, а Виталий... Виталий был мертв. Его сознание угасло, как светло-зелёная точка на экране выключенного осциллографа.

Все пошло прахом. Он не успел. Он всё-таки не успел, хотя был так близок к победе. Неужели все было напрасно? Илью охватило знакомое чувство — бессильная горечь от того, что жизнь — всё-таки не такая игра, которую можно переиграть...