Кастильо, который часто говорил об Энрике с подлинным восхищением. О несправедливости оценок Паленсии говорят и неоднократные попытки каталонцев убедить Энрике стать их королем. На тот момент Энрике было уже тридцать семь лет, и он целых восемь лет правил Кастилией. Если бы он был таким испорченным, каким рисует его Паленсия, его преступления и дурные поступки стали бы широко известны, и невозможно представить себе, чтобы правопослушные каталонцы захотели бы отдать свою страну под его власть.

Неудивительно, что образ Энрике, созданный Паленсией, сильно повредил его собственной репутации. Херонимо де ла Крус, биограф Энрике XVII в., сказал: «Паленсия был историком с наихудшими намерениями», все, что он написал о короле, было «вдохновлено ненавистью и враждебностью», он был «продажной личностью, у которой вряд ли можно найти хоть одно слово правды»[2828]. Такого же мнения придерживались многие авторы, включая Орестеса Феррара, который назвал Паленсию «предательским хронистом»[2829]. Против этих критиков, однако, стоит такая фигура, как Сурита, который приобрел огромный авторитет всего через шестьдесят лет после Паленсии и сказал о нем: «У Испании никогда не было столь правдивого хрониста»[2830]. За ним последовал целый ряд историков, поддерживавших Паленсию, начиная с Суньиги, автора истории Севильи[2831], и кончая таким биографом последнего времени, как Антонио Пас-и-Мелиа, который восхвалял «ценную независимость» Паленсии и его мужество в обнародовании коррупции своего времени[2832].

Правда не обязательно находится между двумя крайностями. Даже если это так, в случае Паленсии некоторые ведущие испанские ученые XIX в. рассматривали его как зебру — полубелым, получерным. Таким видел его Амадор[2833], и то же самое говорил о нем Бальестер. Последний считал Паленсию самым важным историком эпохи Энрике IV и безжалостным критиком общества, но при этом «больше мстительным, чем справедливым» (mas vengador que justiciero)[2834]. Аналогично, Менендес-и-Пелайо видел в Паленсии Тацита Энрике IV, но пораженного недостатком, отмеченным Бальестером[2835].

Был ли Паленсия мстительным? Или же он ошибался? А если так, то насколько эти недостатки отразились на его работе? Отношение Паленсии к Энрике не может быть объяснено доступными нам источниками, потому что его критика короля не только пристрастна, но и иррациональна. Она отражает ненависть, которая должна была вырасти из самого унизительного противостояния между ним и королем, у которого Паленсия служил хронистом. Эту вражду Паленсия распространил на многих друзей Энрике. Не это ли определило позицию Паленсии и в других связанных с этим делах?

Здесь встает вопрос о его якобы «независимости», которую так восхвалял Пас-и-Мелиа. А был ли действительно Паленсия независимым судьей? Когда он писал хронику Энрике IV, он не был дворцовым историком, который смотрит сквозь пальцы на ошибки своего хозяина и приумножает его достижения. Но это не значит, что он был независимым, ибо в то время, будучи свободным от доминирования Энрике, он находился на службе Католических монархов, в особенности королевы Изабеллы. Правда, как минимум, самая большая часть Decadas была написана после того, как он оставил двор этих королей, но их мощное влияние по-прежнему ощущалось в его сознании, и он, конечно, стремился стать королевским хронистом. Его Decadas были построены так, чтобы служить интересам Изабеллы, ведь законность ее престолонаследования совершенно очевидно зависела от незаконности дочери Энрике Хуаны. Как и Валера, и Пульгар, Паленсия служил королеве, подчеркивая сомнительный факт импотенции Энрике. Но он пошел гораздо дальше. Возможно, он думал, что, клевеща на Энрике, он сможет получить большую симпатию и поддержку королевы. Так или иначе, достоверным фактом является то, что, даже оставив двор, он получил пенсию и подарки от королей, в числе прочего 60 000 мараведи, подаренные ему в 1482 г.[2836]

Его очевидное желание угодить королям ставит под сомнение утверждение о его «независимости», однако же другие факты подтверждают его. Практически ничего не известно о социальном фоне его жизни, но у нас есть достаточно ясное представление о его образовании, за которым наблюдали сильные личности, твердо придерживавшиеся своих убеждений. Десятилетиями он был связан с такими знаменитостями, как Алонсо де Картахена, Виссарион Никейский и Георгий Трапезундский. Именно их взгляды на правительство и общество, на войну и мир, на благородство и низость — вместе со взглядами римских моралистов и историков, с чьими работами эти люди его познакомили, — научили его судить о вещах в свете морали и оказали формирующее влияние на его воззрения.

Паленсия оставался верен старым испанским политическим идеалам: сильная монархия с правом наследования, как это понималось в Средние века, но монархия, управляемая законом — законом Бога и законом природы, как это запечатлено в человеческом сердце; он уважал социальные обычаи Испании, ее социальные различия и классовую иерархию, но при этом хотел, чтобы знать выполняла свои обязанности, а главное — придерживалась своего кодекса чести. Как христианин, он верил в «истинный католицизм» и хотел видеть Церковь очищенной и облагороженной, меньше вмешивающейся в грубую политику и гораздо больше, если не полностью, посвящающей себя своим религиозным принципам. Тем не менее он вовсе не был религиозным реформатором, как не был и политическим новатором, и его чувства по отношению к конверсо не были однозначными.

II

Эти чувства поднимают сложный вопрос о его отношении к «новым христианам» — вопрос, который еще больше усложнен взглядами на его происхождение, выраженными в современной историографии. Так, Хуан Торрес-Фонтес, испанский ученый, изучающий жизнь Энрике IV, написал в 1953 г., что «еврейское происхождение [Паленсии] доказано»[2837]. Однако это утверждение не было подтверждено сведениями о том, когда и кем это было доказано. Также и Америко Кастро не дал таких сведений, когда написал в ряде своих работ[2838], что Паленсия был «новым христианином». Мы тем не менее можем вычислить источник этих и некоторых аналогичных утверждений — работу Хулио Пужоля Los cronistas de Enrique IV, опубликованную в 1921 г.[2839] В этой книге, включающей в себя главу о Паленсии, Пужоль говорит: «Он родился в Осме в семье конверсо 14 июля 1423 года», а в сноске, сопровождающей это утверждение, разъясняет, что биографические сведения, которые он представляет в тексте, взяты из работ, к которым относится «предыдущая сноска»[2840]. В предыдущей сноске Пужоль упоминает Амадора, Фабье, Менендеса-и-Пелайо, Томаса Родригеса и Паса-и-Мелиа, которые все, без исключения, писали о Паленсии[2841], но никто из них ни слова не сказал о его еврейском происхождении. Не находим мы подобного утверждения и в работах Николаса Антонио, Пельисера, Гайардо, Дормера, Клеменсина[2842] или какого-либо иного ученого и историка, которые до Пужоля имели дело