Вот что знаю точно: мы с Эммой шли по пляжу, держась за руки. Я отвернулась посмотреть на мертвого тюленя. Прошло несколько секунд. А потом еще три месяца двадцать восемь дней и двенадцать с половиной часов.

Еще один вечер дома у Джейка. Место на полу перед телевизором, где обычно сидела Эмма, красноречиво пустует. Время — одиннадцать; мы несколько часов занимались вложением листовок в конверты, с одним получасовым перерывом на «Новости» и ужин. Это единственная привычка, которая сохранилась от нормальной жизни; единственное, что мы по-прежнему делаем вместе. Каждый вечер, в течение получаса, воображаем, будто все идет по заведенному порядку.

— Как дела в школе? — пытаюсь завязать разговор.

Джейк жмет плечами:

— Ничего нового.

С начала октября он вернулся на работу — по его словам, чтобы не лишиться страховки, но, подозреваю, из опасения тронуться умом.

Когда передача заканчивается, встаю и собираюсь уходить. Это стало нормой. Больше не ночуем друг у друга, не возимся в постели, выключив телевизор. Беру сумочку и ключи со столика в прихожей и уже собираюсь поцеловать Джейка на прощание, как он хватает меня за руку:

— Не уходи.

— Что?

Я ослышалась? Джейк заставляет сесть на кушетку.

— Останься.

Сажусь. Он держит меня за руки, смотрит в пол и хочет что-то сказать. Сумочка по-прежнему на плече, и я ломаю голову, как бы поделикатнее от нее избавиться. Одновременно я готова к бегству. Пытаюсь заглянуть ему в глаза, но Болфаур не поднимает головы. А ведь этот большой парень поседел.

— Что случилось?

— Сегодня в школе… — Плечи его странно ходят, рукам больно — так он их стиснул.

Чувствую себя самозванкой. Удивительно, как быстро может разорваться связь; как мало нужно времени на то, чтобы два человека вновь стали друг другу чужими.

— Ты расскажешь? — Глажу Джейка по спине.

— На пятом уроке… я рассказывал о Шарлемане. Дети были такими послушными. Не шумели, не передавали записок, даже не шептались. Жалели меня. Все жалеют учителя, который лишился дочери.

— Им нужно время. Они просто не знают, что еще можно сделать.

— Потом в дверь постучали. Сайлас Смит, в прошлом году я читал в их классе историю Америки. Умный парнишка, очень смирный. Сказал, что меня вызывают в кабинет директора. Я спросил, в чем дело, мальчишка сказал — не знает. И говорил таким извиняющимся тоном, что стало сразу понятно: это не к добру. Велев детям писать сочинение на свободную тему, я пошел к директору. Там сидела Джун Фонтейн.

— Кто?

— Джун Фонтейн. Наш новый школьный психолог. Хиппи. Настоящая шарлатанка. Ходит в длиннющей юбке, вся шея унизана бусами и побрякушками. Над дверью у нее висят колокольчики, на рабочем столе стоят хрустальные шары, а на полке, где должны находиться книги, — маленький алтарь Будды. Я знал, что меня ждут плохие новости, и не собирался слушать бред Джун Фонтейн. Оказалось, звонили из полиции и спрашивали меня, но эта хиппи взяла на себя смелость ответить на звонок. Подумала, будто мне лучше узнать об этом из ее уст. Словно имеет на это право.

О Господи! Узнать — о чем?!

— Полиция обнаружила тело маленькой девочки. Зовут на опознание.

— О нет!

Из-под манжеты рубашки Джейка выглядывают наручные часы. Секундная стрелка неумолимо движется. Время идет. Еще никогда секунды не казались мне столь долгими. Вспоминаю, как мы с Аннабель считали, играя в прятки: Миссисипи-раз, Миссисипи-два, Миссисипи-три…

— Джун предложила подвезти, но я поехал один. Наверное, надеялся, что, к тому времени как доберусь, морг уже закроется.

Джейк встает и меряет шагами комнату, туда-обратно, засунув руки в карманы. Хочу поскорее услышать самый конец рассказа. Хочу услышать, что это не Эмма.

— Медлил как только мог, но все-таки добрался вовремя. Разумеется, вовремя. И разумеется, морг был открыт. Я сидел в машине, на парковке, и собирался с силами зайти в это здание и взглянуть на труп девочки, которая, возможно, окажется Эммой. Но все-таки вошел. Отключился и вошел. А какой у меня был выбор? Снаружи морг — обыкновенное белое здание, довольно красивое, с клумбами и скамеечками возле входа, но изнутри походит на больницу. Все стерильно. И запах просто ужасный. Пахло нашатырным спиртом и человеческим телом — даже не столько телом, сколько чем-то еще — чем-то жутким. Только когда ехал домой, до меня дошло, что смерть действительно имеет свой запах.

Джейк продолжает ходить по комнате. На лице выступает пот.

— Какая жара, — говорит он. — Тебе не душно?

Не дожидаясь ответа, распахивает окно, высовывается и жадно вдыхает свежий воздух. В комнату врывается легкий аромат океана, смешанный с парами бензина. По улице медленно проезжает машина, на несколько мгновений озаряя Джейка лучами фар. Длинная тень ложится на кушетку, стену и ковер.

Болфаур смотрит на меня.

— Как, по-твоему, ведут себя люди, которые работают в морге?

— Прости?

— Наверное, ты думаешь, будто они относятся ко всему с пониманием… Думаешь, они входят в положение родственников? — Джейк издает жутковатый нервный смех. — Ничего подобного. Они просто делают свою работу. С тем же успехом белые халаты могли бы стоять за прилавком. Эта публика словно ни к чему не восприимчива.

Джейк подходит и снова садится.

— Я зашел в регистратуру и назвал свое имя. Девушка сказала: «Вы пришли на опознание?» Ну или нечто подобное. Вызвала мистера Брюэра. Через несколько секунд открылась большая белая дверь и в коридор вышел мужчина. Лет за пятьдесят, в белом халате. Он улыбнулся, пожал мне руку, представился Роджером и предложил следовать за ним. Роджер сказал, что работает здесь первую неделю, а потом заговорил о каком-то новом фильме, в котором героиня выходит замуж за владельца ночного клуба в Майами. Спросил, видел ли я этот фильм, и тут же начал извиняться. Дескать, всегда начинает болтать, когда волнуется. Впрочем, даже хорошо, что мне попался болтун, — тишины я бы не вынес. Роджер не произносил речей, как это обычно бывает в кино, не советовал крепиться, просто шел и говорил, а потом открыл дверь, и мы оказались в маленькой светлой комнате с тремя металлическими столами посредине. Столы были поцарапанные, но вычищенные до блеска, совсем как в школьной столовой. Просто три пустых стола. Я немного расслабился. Подумал, будто кто-то уже пришел и опознал тело. Какой-нибудь несчастный отец нашел здесь свою дочь и забрал труп, стол вымыли, и теперь убитый горем человек едет домой. Мне было очень его жаль, и все-таки я радовался, что это он, а не я. Уже было развернулся к двери, когда Роджер позвал: «Сюда» — и открыл холодильник. Огромный холодильник с железной дверью. Выдвинул одну из полок, и я даже не успел подумать, не успел прикрыть глаза, не успел ни о чем спросить. На полке лежало тело, изувеченная маленькая девочка. Ни простыни, ни одежды, только тело. Иссиня-белая кожа, маленькие ручки и ножки.