За два дня до исчезновения Эммы я позвонила Нику и сообщила о готовности снимков, но он не перезвонил. Позже оставил на автоответчике сообщение, сказавшись загруженным делами.

Теперь я пишу: «Снимки получились хорошие» — и нажимаю «Отправить», представляя себе Элиота, сидящего во фланелевой пижаме и мягких тапочках перед компьютером в роскошной квартире.

«Когда можно их забрать? Завтра?»

Когда? Вопрос на грани невозможности. Завтра в восемь часов утра у меня запланирован благотворительный завтрак, устраиваемый обществом «Матери — за безопасный мир», в кафе «Марин», где два десятка ухоженных женщин, исполненных самых благих намерений, будут выражать соболезнование за тонкими, как бумажный лист, блинами и свежими фруктами. С десяти до одиннадцати — традиционная вахта на Ошен-Бич. Следующая остановка — штаб. Брайан выделит мне район, отметив его на карте розовым фломастером, и вручит пачку аккуратно отпечатанных листовок. Их дизайн каждый день меняется — либо новый шрифт, либо причудливая рамочка. Количество добровольцев сократилось с двухсот пятидесяти девяти до девятнадцати, но Брайан по-прежнему на посту три дня в неделю после школы.

Потом вернусь на Ошен-Бич. Самое трудное время дня — долгие часы, в течение которых я брожу по холодному песку, минуя бегунов, собачников, влюбленных и серфингистов, что таращатся на серую воду в ожидании следующей волны.

Поздно вечером приду к Джейку и приготовлю незамысловатый ужин, пока он будет обзванивать редакции и радиостанции, требуя вернуть имя Эммы в эфир. Энтузиазм прессы по прошествии четырех месяцев практически угас. За это время пропадали и другие дети, в других штатах. Кто-то устроил стрельбу на шоссе в Монтане. В нью-йоркской школе бросили бомбу. В Монтерее убита беременная женщина. Неподалеку от Юрики случилось землетрясение. Поддерживать интерес к нашей девочке становится все труднее с каждым днем.

Мы с Джейком почти не разговариваем и не знаем, каким еще образом проводить вечера. Про секс вообще не говорю — с тех пор как Эмма пропала, мы занимались им только один раз, после визита Джейка в морг.

В прежние времени всегда вместе мыли посуду, а потом след в след поднимались наверх, ступая осторожно, чтобы не разбудить Эмму. Тихонько беседовали, пока раздевались и залезали в постель. Иногда занимались сексом, но чаще просто лежали и разговаривали, пока один из нас не засыпал. Тогда казалось, что основы нашей семейной жизни уже заложены и путь, определенный нам с Болфауром, намечен. Представляла себе однообразные ночи год за годом. Это одновременно успокаивало и пугало.

Получаю еще одно письмо.

«Вы еще в сети?»

«Извините. Сверялась с расписанием. Завтра не смогу».

Пытаюсь придумать, что написать. Интересно, удастся ли договориться с Элиотом, не рассказывая о жизни, вставшей с ног на голову, о себе, не способной по-человечески общаться и даже выполнять самые простые вещи, об исчезновении Эммы и собственной растерянности? Может быть, лучше просто отправить снимки по почте… И тут приходит следующее сообщение.

«А если прямо теперь?»

«Сейчас ночь».

«Вообще-то уже утро. Вы не спите. А я только что после восемнадцатичасового перелета из Хельсинки, а в семь утра надо быть на совещании, поэтому, если улечься спать, есть все шансы проспать».

Представляю себе, как Ник улыбается, пока пишет. Возможно, он сам удивлен собственной смелостью — а может быть, это его естественная манера. Напористая тактика человека, который привык получать желаемое.

«На улице гроза».

«И все-таки рискну».

Как можно сказать «нет»? Аннабель не должна вечно оплачивать мои счета. Элиот — клиент, а мне нужны клиенты. Он приедет с чековой книжкой и получит фотографии — простая операция, деньги в обмен на услуги.

«Я сварю кофе».

«Буду через двадцать минут».

Переодеваюсь в джинсы и свитер, варю кофе, чищу зубы и убираю грязные вещи в шкаф. Привожу в порядок раковину в ванной — сколько времени прошло с последней уборки? Меняю свитер — вместо красного, в котором плохо выгляжу, надеваю синий. Надеюсь, он хотя бы отчасти скроет мою бледность. И тут в дверь звонят.

Когда на ступеньках раздаются шаги, я быстро провожу по губам помадой и немедленно чувствую себя виноватой. На часах без четверти четыре, ставки сделаны. Бушует гроза, улицы пусты, магазины закрыты, город спит, очень легко отказаться от некоторых обязательств и забыть свои беды. Особенно когда не высыпаешься месяцами и только что выпила три бокала шотландского виски. Когда мужчина входит в твой дом с улыбкой и легонько целует в щеку, будто пришел на свидание, а не по делу, его волосы мокры от дождя и с зонтика сбегают капли воды, дорогой костюм помят, галстука нет, и весь он, несмотря на восемнадцатичасовой перелет из Финляндии, источает слабый запах домашнего пирога. Элиот что-то держит в руках, небольшой красный пакет, перевязанный золотистой ленточкой, и говорит:

— Это вам. Пустяк, конечно. Просто безделушка из-за океана.

В пакете веничек для взбивания яиц и лопаточка.

— Странным кажется, да? — говорит Ник, когда я снимаю оберточную бумагу. — Даже не знаю, насколько сувенир ко времени и к месту…

— Какая прелесть. Очень нравится.

— В Хельсинки все такое стильное, даже кухонные принадлежности. — Так оно и есть. У веничка и у лопаточки зеленые резиновые ручки, и то и другое блестит алюминием. Такие вещи можно увидеть в магазинном каталоге. — Я, наверное, кажусь чудаковатым… — продолжает Ник.

— Не чудаковатым, скорее, задумчивым.

— Тогда вам наверняка понравится и это, — вытаскивает из-под куртки еще один пакет. Внутри лежит синяя шерстяная шапка с наушниками и красным помпоном на макушке. — Финны просто обожают такие штуки. Увидел ее и вспомнил о вас.

Искренне смеюсь. Такого не было уже довольно давно.

— Спасибо. Но вы промокли. Снимайте пиджак. Кофе готов.

Ник остается на кухне. Его светло-серые брюки испещрены точками от дождевых брызг. Когда приношу кофе, он замечает бутылку виски на подоконнике:

— Если честно, я бы не отказался.

— Отлично. Ненавижу пить одна. В каком виде предпочитаете?

— Неразбавленное, пожалуйста.

Что-то есть в том, как он это произносит. Акцент настолько легкий, что определить его не получается — не британский, но и не американский, и от этого Элиот нравится мне еще больше.

Наливаю ему и себе немного виски, затем сажусь напротив. Ник улыбается и поднимает бокал:

— За наше неблагоразумное ночное рандеву.

— Ваше здоровье. Но ведь это всего лишь деловая встреча. В чем неблагоразумие?

Он кивает:

— Разумеется. Всего лишь деловая встреча.

Виски обжигает язык и горло. С каждым глотком чувствую себя все более возбужденной, кончики пальцев немеют. Минута или две проходят в молчании; понимаю, что должна рассказать ему об Эмме. Видимо, он ничего об этом не знает, поскольку жил за границей. Пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить случившееся, и в эту секунду Ник тянется и отводит с моего лица прядь волос. Жест настолько говорящий, что я теряю дар речи. Проявление нежности, которая не имеет ничего общего с жалостью.