ерунда, думал я, там сейчас в лесу трава и хвоя под ногами, и станет легче.

* * *

Утро вторника было продолжением вчерашнего дня. Та же суета и неразбериха. Шеф опять умчался куда-то на счет похорон. Привезли взвод солдат с воинской части. Они сидели с автоматами в грузовом автомобиле с затентованном кузовом, и не высаживались. Чуть позже пришел большой китайский автобус, походящий на саранчу переростка, с нависшими перед мордой как заячьи уши зеркалами заднего вида. Ближе к обеду часть офисных работников и работниц загрузились в автобус, остальные расселись по авто. И когда прибыл катафалк с гробом, процессия выдвинулась на кладбище. Краевский сидел в автобусе и, наблюдая за происходящим, чувствовал себя чужим. Всех что-то объединяло. Годы, проведенные на работе, какие-то сложившиеся уже личные и служебные отношения. Периодически проскакивали какие-то междометия, понятные им, и не понятные стороннему человеку, о том случае не знающем, и в тот период не работающим в коллективе. Даже к чопорной секретарше Надежде Константиновне, оказывается, относились совсем не так, как можно было подумать, а она в быту относилась к сотрудникам, как к своим детям, часто называя их просто по имени Костя, Петя, Дима… Если подумать, то так оно и было. Они приходили молодыми, когда она уже работала, и крепли, мужали и старели на её глазах. Вот и сейчас, когда они приехали на кладбище, и перед могилой поставили гроб с телом Старостина, глаза Надежды Константиновны были полны горя, и горе выплеснулось слезами. Слезы потекли по старому морщинистому лицу, и она, прикрыв лицо руками, держащими носовой платочек, тихо заплакала.

— Витенька… … такой молодой…

Краевский был взволнован. Он как губка впитывал в себя, эту вселенскую грусть, словно облако, опустившееся на окружившую гроб толпу. Рыдала жена Старостина, совсем ещё не старая женщина, вдруг разом постаревшая и осунувшаяся. Плакал маленький сын, лет десяти, прижимающийся к боку матери. Промакали платочками слезу родственницы и сотрудницы. Олег Алексеевич, вышедший вперед, в черном новом костюме произнес речь. Он говорил о том, что они всегда первые на страже государства, они всегда на боевом посту, и гибнут первыми. О том, что смерть их боевого товарища не останется безнаказанной. И Старостин всегда останется в наших сердцах, как верный боевой товарищ, погибший за правое дело. …

Краевский смотрел на покойного. Старостин лежал в гробу с совершенно бледным и отчужденным лицом, словно его это не касалось. Словно, не о нем это говорилось. И не его родные сейчас убиты горем. И Сергею было странно видеть покойного. И он догадался, что это кукла, это уже совсем не человек, которого все знали. Того человека нет. Его просто нет….

Потом, ещё кто-то, что-то говорил, но коротко, без апофеоза. Лейтенант Краевский до того был потрясен сделанным им открытием, что Старостина уже нет, а лежащий в гробу просто труп, что плохо понимал, о чем там и кто говорит. А когда гроб закрыли и опустили в могилу. Солдаты с автоматами, выстроившиеся в две шеренги по краям могилы, дали залп. Один. Второй. Третий. На гроб упали первые комья земли, брошенные рукой Олега Алексеевича. Потянулась очередь. А затем шесть человек солдат очень быстро закидали могилу, и на выросший холмик земли легли цветы…

* * *

— Сейчас как подойдем, ты услышишь шум в ушах, — негромко произнес капитан. — Как в ушах зазвенит, включай глушилку. Понял?

— Понял, — кивнул я.

Пока ничего я не слышал, не ощущал. Было впечатление, что там впереди в кустах, среди подлеска, глаза уловили какое-то движение, но звуков не было. Ни единого звука, кроме чавкающих звуков наших с капитаном шагов, и звука собственного сердца. Тяжела кольчужка, подумал я, пройдя всего каких-то метров пятьсот. А удобный рюкзак за спиной начинал обретать вес с каждым шагом.

А потом в ушах начал нарастать звук. Звук, словно перевозбужденного и настраиваемого на банкете микрофона.

— Уиу! Уиу! У-У-У!

Пора, понял я и нажал на кнопку датчика, прикрепленного на груди. Но на удивление звук в ушах не пропал.

— Кнопку нажал? — спросил обернувшийся ко мне Федотов, идущий на два шага впереди.

— Нажал, но звук в ушах не пропадает. Может глушилка не работает? — растерянно произнес я.

— Работает. Видишь, индикатор красным горит? А шум в ушах будет, пока барьер не пройдем.

Шум в ушах прошел так же внезапно, как и появился. И я начал слышать лесные звуки. Под ногами зашелестела трава, захрустели мелкие ветки. Затрещала сорока, предупреждая обитателей, что люди идут. А может, ей просто потрещать не с кем?

— Отключать? — спросил я.

— Бля-а…., - зашипел на мой запрос Федотов, — Тебе же сказано было, слушай моего приказа!

Сам Федотов, тревожно посмотрев по сторонам, перекинул автомат с плеча в руки и лязгнул затвором. Я автоматически повторил. Он остановился.

— Я тебе говорил взводить автомат?

— Нет.

— Боец, для тупых повторяю, слушать моего приказа!

— Но ты, же взвел?

— Я иду впереди, и принимаю удар на себя! И мне совсем не надо, чтобы идиот, идущий сзади, нечаянно нажал на курок! Я у тебя на линии огня! Ты мне в спину стволом тычешь! Ты автомат то в руках держал?!

— Держал.

— Не похоже, что служил…

— Военная кафедра в институте..

— Пиджак! — презрительно скривился Федотов, потом что-то покумекав, добавил. — Поставь автомат на предохранитель, и больше ни одного движения без приказа! Усёк!

— Я воль! Гер офицер! — щелкнул я предохранителем, и вытянулся во фрунт, с улыбкой на лице. Мне было смешно, когда офицер, возрастом чуть старше моего сына, учит меня жизни. Да, я не знаю воинских порядков, но это совсем не означает, что я по умолчанию дурак. Федотов немного поиграл желваками, испытывая острое желание врезать мне по морде, и пошел вперед. Туда, в ложбинку, начинающегося оврага, между двумя рощицами. Я постоял, посмотрел ему в спину, и подумал, что я бы туда не пошел. Очень удобное место для засады. Ты на виду, а если ударят с двух сторон, под прикрытием деревьев, то тебе хана. Однако, он ведет, он начальник и проводник. Желания поговорить с Федотовым я не испытывал. Поэтому пожал плечами и быстро пошел следом. И буквально через несколько секунд догнал капитана. Мы вошли в овраг. Глаза успели уловить движение справа и тут же капитан выстрелил. Раз. Потом ещё раз. Стрелял он не очередями, а одиночными. Поднял руку вверх, и я замер. Птицы стаей поднялись над головой от звука выстрелов и закружили в сером небе.

— Кар! Кар! Кар! — раздалось над головами.

Сердце учащенно забилось в груди.