Мы проехали мимо указателя «Эванстон», и вскоре Оп-девять уже вел наш «таурус» по трехполосным улицам с кирпичными тротуарами и маленькими, затейливо оформленными к Рождеству магазинчиками. Голые ветки деревьев были украшены гирляндами белых лампочек. Я и понятия не имел, что уже Рождество. И как-то выпал День благодарения.

– Мама ужасно готовила, – сообщил я Оп-девять, когда он выехал из центра и направился в район с большими домами, подсвеченными оленями, елками и конфетами-батончиками. – На каждый День благодарения она делала запеканку из кислой капусты и коричневого сахара.

– Странное блюдо.

– Не странное, а кошмарное, но я каждый год, чтобы ее не обидеть, съедал целую тарелку этого варева. Индейка всегда была сухой, пюре – с комками, а когда я разрезал тыквенный пирог, из него вытекала какая-то коричневая жижа. Не знаю, что это было такое.

Оп-девять выключил фары и сбавил скорость. Мы медленно ехали по усаженной дубами и кленами улице. Должно быть, осенью они бывали великолепны, но сейчас напоминали нависших над дорогой многоруких монстров.

– Иногда я думал, что мама нарочно плохо готовит, чтобы я похудел. «Почему ты не катаешься на своем велосипеде, Альфред?» – спрашивала она, когда заставала меня за чтением или у телевизора. «А что сегодня делает Ник? Может, ты его позовешь? Поиграете в баскетбол». А сама ела пирожки с рисом. Не думаю, что ей нравились пирожки с рисом, но она постоянно их ела при мне. Как будто ждала, что я заинтересуюсь и тоже перейду на пирожки с рисом. Я даже подумывал выяснить, нет ли канцерогенов в рисовых пирогах – вдруг из-за них и развился рак. Тогда я бы подал в суд на производителей. Деньги мне не нужны, и маму не вернешь, но это будет сигналом, и лавочку могут вообще прикрыть. И больше никто не умрет оттого, что ест слишком много пирожков с рисом.

– А какой у нее был рак? – спросил Оп-девять.

– Меланома. Рак кожи.

– В таком случае я сомневаюсь, что дело было в пирожках.

Оп-девять затормозил у тротуара и выключил двигатель.

Мы припарковались напротив красивого двухэтажного дома в колониальном стиле, с кирпичной дорожкой и массивными колоннами у парадного входа. В отличие от большинства здешних домов его окна были темными.

– Похоже, никого нет дома, – сказал я.

– Я бы удивился, если бы мы ее застали. Гиена, Альфред, был оперативником АМПНА и отлично знает, что такое болевые точки.

– Значит, дома ее нет. Получается, мы зря теряем здесь время?

– Я предпочитаю думать, что это он зря теряет время.

Оп-девять вышел из машины, а через секунду вылез и я. Дождь перестал. Холод пробирал до костей, ветра не было, но я слышал, как он воет в пасмурных небесах. Я посмотрел вверх. Уличный фонарь подсвечивал низкие тучи, но они не двигались с места.

– Вы слышите это? – спросил я Оп-девять.

Он кивнул:

– Слышу.

– Это же не ветер?

– Нет.

Я улавливал голоса, но слов было не разобрать, как будто они перешептывались за стеной в другой комнате. Это пробиралось под кожу и сводило с ума, как зуд, когда нельзя почесаться.

– Они там? – спросил я. – Они следили за нами?

Оп-девять направился через улицу к дому, который стоял как раз напротив дома матери Майка.

Я быстро, насколько это удавалось с раненой ногой, потрусил следом.

– Куда вы?

– Молчи и следи за тем, что я говорю.

Он позвонил в дверь. Пар от дыхания клубился у нас над головой.

Дверь открыла средних лет брюнетка с короткой стрижкой. Позади нее в холле стояли два малыша и таращили на нас глазенки.

Оп-девять перешел на говор уроженца Среднего Запада:

– Вечер добрый, как поживаете? Я детектив Брюс Гивенс из полиции Эванстона, – сказал он и махнул значком.

Я заметил, что лицо у него снова изменилось. Теперь оно было не совсем таким, как у Оп-девять или у лорда Полмроя. Он выглядел именно так, как полагается офицеру полиции. Возможно, на меня подействовало то, что он им и представился. Если бы Оп-девять назвался Бобом из салона подержанных машин, то я, вероятно, подумал бы: «Да, это Боб».

– Очень не хотелось вас беспокоить, – продолжил Оп-девять, – но мне надо выяснить, не встречались ли вы с этим мальцом? – И он мотнул головой в мою сторону.

Женщина прищурилась на меня:

– По-моему, нет.

– Нам поступила пара звонков. Какие-то ребята безобразничают и ломают украшения во дворах. Этот недавно болтался у дома Арнольдов.

– У дома Агнес? – Женщина посмотрела через плечо Оп-девять на темные окна напротив.

– Именно. Говорит, что продает подписки на журналы.

– Я ничего об этом не знаю. Но Агнес уехала из города.

– Этот парень пытался продать вам подписку?

– Нет. Никогда его раньше не видела.

Оп-девять повернулся ко мне:

– А ты, по-моему, говорил, что здесь задержался.

Я пожал плечами, закатил глаза и попытался скривить рот, как заправский хулиган. То есть как хулиган из частной школы, судя по шмоткам. Я много кем был, но только не актером.

– Так я и думал, – сказал Оп-девять. – Ладно, придется позвонить твоим родителям. – Он кивнул женщине и любопытным малышам у нее за спиной. – Извините за беспокойство. Приятного вам вечера.

Затем он взял меня за локоть и повел по подъездной дорожке от дома.

Потом резко остановился, как будто что-то вспомнил, и обернулся. Женщина еще стояла в дверях и наблюдала за нами. Я видел только ее темный силуэт.

– Вы сказали, что Агнес нет в городе?

– Уже две недели. Сын отправил ее в круиз.

– Так это он сейчас за домом присматривает?

– Нет. Я думаю, он поехал с Агнес. Такой ранний рождественский подарок.

Оп-девять кивнул:

– Я, наверное, осмотрюсь там немного. Просто чтобы убедиться, что все в порядке.

Он развернулся и повел меня к машине.

– Она смотрит, Альфред, садись на заднее сиденье.

Оп-девять отворил дверь, и я забрался в машину; он сел за руль сам и закрыл дверь со своей стороны.

– И что теперь? – спросил я. – Ее же там нет.

– Может, нет, а может, и есть. Это тонкая игра, Альфред. Не сомневаюсь, что он предвидел такой ход с нашей стороны, и предусмотрел, что мы можем об этом догадаться и не станем его здесь искать, а тогда ему и мать увозить не обязательно.

Я немного подумал и спросил:

– И что?

– Это как украденное письмо у По[26]. Он спрятал искомое на видном месте.