О наших отношениях узнали ее и мои родители и резко выступили против. Отец Ани был очень строг и приказал ей со мной не встречаться. Мне отец с матерью говорили, что надо сначала в армию сходить, а потом уже о семье думать.

Я предлагал Ане расписаться – тайком, ведь раньше вообще не требовалось никаких заявлений. Она боялась отца и не соглашалась со мной; если, говорит, судьба нам быть вместе, так и после армии поженимся. Я был очень зол на всех: и на нее, и на своих родителей.

Наступила весна, санные дороги быстро раскисли, снег стал водянистым. Это сейчас незаметно, когда начинается таяние, да и дороги чистят от снега. Раций тогда не было, телефон только в деревне. Вот и отправили меня со сводкой – о ходе работ на сплаве сообщить высшему начальству.

Я прихватил с собой ружье, набрал патронов с мелкой дробью и отправился в путь, прихватив попутно письма от «лесников» своим родным. В то время охоту весной не запрещали, сам народ знал, кого можно бить, кого нельзя. Рябчиков в то время было очень много, на манок они очень хорошо шли.

Вечером я был в деревне, отдал сводку, переночевал у родственников, а утром направился обратно. Тут встречают меня сельсоветские работники и вручают повестку в военкомат.

Явиться нужно через два дня, короче – в армию надо идти. Я обрадовался: хоть Аню еще раз увижу, она в соседней деревне жила.

А тут ко мне подошла Любаша – девчонка, которая училась в седьмом классе, – и попросила, чтобы я взял ее с собой, а то она одна боится идти домой лесом, а путь ведь не маленький – километров двадцать.

Ну, пошли мы вместе. На улице тепло, птички щебечут, весну славят.

Люба щебетала не меньше этих птиц, но я ее не слушал, она меня мало интересовала. Правда, она рассказала, что у нее мама заболела, очень нужно ее навестить. А я ей говорю, что видел ее мать буквально вчера, что она жива и здорова.

Так зашли мы в лес, где девчонке одной и на самом деле страшно бы идти. Люба говорит:

– Я с тобой ничего не боюсь, у тебя вон ружье. А почему ты ни в кого не стреляешь? Вот, смотри, какая курица на суку сидит!

А я ей:

– Глухарку стрелять нельзя, она к осени птенцов выведет.

– А рябчиков можно? – спрашивает Люба. Говорю, что можно, стрелять буду только самцов, а самочек – нельзя.

А она опять:

– А как ты отличишь самца от самочки?

Я говорю:

– Сейчас свистну в манок, самец и прилетит.

– А ну – попробуй!

Я достал манок, свистнул потихоньку – тут же раздалось хлопанье крыльями и со своим «тю-тю-тю» появился красавец-самец. Я выстрелил – он упал. Люба долго его рассматривала:

– Какой красивый! А сколько ты их можешь убить?

– Сколько надо, столько и убью!

Она:

– А чего это он на свист прилетел?

Я ей объяснил, что это – любовь, он подругу свою защищает, чтобы другой кавалер ее не увел.

Люба:

– А ты другого тоже убей. Ой, не надо, а то ей еще одного искать придется!

Так мы и шли. Я настрелял с десяток рябчиков, больше не стал. В мою сумку все они не вошли, и я предложил часть Любе, если ей не тяжело.

Она охотно согласилась, подогнув юбку, уложила рябчиков в подол, как в сумку.

Идем дальше, она все чего-то говорит, говорит. Подошли к ручью, на ней были короткие сапожки, в которых ручей не перейти. Я, как малого ребенка, подбросил ее на руках, усадил на плечи и понес. Она визжала от восхищения:

– Какая в тебе силища!

Так незаметно подошли мы к деревне. Уже вечерело. Я попил чаю, поужинал и лег спать, сказав, что завтра нужно явиться в военкомат.

Просыпаюсь утром от громкого разговора моей матери с матерью Любы. Любина мать говорит, что я испортил ее дочь – вся рубашка в крови. Оправданий моих, что это кровь от рябчиков, – никто не слушал.

Пришел ее отец, они долго говорили с моим отцом и решили идти в сельсовет и регистрировать меня с Любой. Ее отец говорит: вчера, дескать, там регистрировались Аня с Сергеем – новым механиком.

Я чуть было рассудка не лишился, хотел вскочить, бежать и избить этого Сергея. И со злости согласился на брак с Любой. В сельсовет пришел молча, отец Любы (а он как раз и был председателем сельсовета) сидела за столом, и у него уже была приготовлена книга регистрации бракосочетаний.

Я расписался в ней, он протянул мне руку: мы, говорит, теперь стали своими, вечером сделаем праздник по поводу твоего ухода в армию.

Вечером я с отцом и матерью пришли к ним в дом. Любаша сидела, склонив голову, ее черные густые косы были раскинуты по плечам, она была очень красива, но еще совсем как ребенок.

Посидели, говорить было нечего. Обе матери прослезились:

– И не мог ты обойтись без этого, она бы тебя и так дождалась из армии!

Я говорю:

– Не было у нас ничего, я даже не думал ее насиловать. А Люба молчит. Во избежание всяких там разговоров было решено, что Любаша останется жить у своих родителей.

Ночевать я остался у Любы, утром мне надо было идти в военкомат, а Любе в школу. Спать изготовили нам вместе, в отдельной комнате, Люба против отца и матери боялась даже слово сказать. Ну, легли мы спать. Около меня лежит совсем еще девочка. Я обнял ее, она вздрогнула. Я провел рукой по ее телу – у Любы уже начали наливаться груди, как два маленьких мячика. При каждом моем прикосновении она вздрагивала и вдруг шепнула мне:

– Может, не будешь со мной ничего делать? Придешь из армии, так хоть будешь знать, что я тебе верная была.

Я обнял ее и впервые поцеловал по-настоящему, сказав:

– Я не обижу тебя никогда!

И повернулся к ней спиной. Я вообще-то думал об Ане: как так она решила выйти замуж, не сказав мне ничего?

Не спал я почти всю ночь. Утром встал – за столом уже сидели мои мать и отец, ее родители крутились около. Я сказал, что пойду в военкомат один, но Любе нужно было в школу, со мной по пути, и мы пошли вместе. Она хотела меня проводить и дальше, но я отправил ее в школу.

В тот же день нас отправили в Архангельск, а через несколько дней поезд вез меня через всю страну на Дальний Восток. Служить я попал на сторожевой катер и служил чуть больше пяти лет. В отпуске не был. Письма домой писал редко, ссылаясь на то, что часто нахожусь в плавании.

Очень скучал по Ане, думал: за что же она меня бросила? Люба писала, что у Ани родился сын (раньше срока, восьмимесячным).