– В воскресные дни здесь много самарцев отдыхают, – пояснил купеческий сын. Он срезал гибкий прут и теперь словно острой саблей сшибал верхушки крапивы, которая жалась поглубже к тенистым кустам и по ложбинам. – В городе летом душно, пыль и вонь к тому же. Еще одолевают мухи с навоза… Да ты и сам видел.

Продрались через заросли крушины, усыпанной ягодами с подрумяненными боками, потом спустились еще в один овраг с травой в рост человека. Только по колебанию травы угадывал Илейка, где пробирался впереди Панфил. Очутились на склоне волжского берега. Со стороны реки тянул приятный свежий ветер, вдоль опушки леса сплошным кольцом разлилась розовая пена – пышно и ликующе цвел высоченный иван-чай, и в этой пене шныряли дикие пчелы и тяжелые шмели.

Илейка прошел от опушки к середине поляны, остановился у провала с белыми склонами известняка. По краям круглой воронкообразной ямы росли кусты волчьей ягоды, два куста шиповника и несколько молоденьких берез, которые чутко отзывались на порывы долетающего сюда ветра.

– Посмотри, какая дивно ровная яма, – позвал Илейка Панфила. На самом дне различил едва оперившегося крупного птенца. Птенец растопырил крылья с серо-бурыми перышками, раскрыл в изнеможении клюв со светло-желтой каемкой и пытался – из последних сил, видно было – на слабых ногах подняться, вскарабкаться на крутой склон ямы.

– Сгибнет птаха с голоду, либо съест какая ни то хищная тварь, – пожалел Илейка и, не раздумывая долго, спрыгнул на песчаный откос, который под тяжестью тела тут же посунулся, словно под мелкими камешками была не земля, а подтаявший лед.

За спиной в отчаянном крике сорвал голос Панфил:

– Куда ты-ы?!

Но было уже поздно. Вместе с сыпучим грунтом Илейка съехал вниз, подхватил птенца под теплое брюшко, успел левой рукой сложить ему крылья, и тут же почувствовал, что ноги уходят куда-то вместе с осыпью, на которой он стоял. Пытаясь освободиться от сползающего по откосу мелкого камня, он поспешно выдернул левую ногу, поставил ее на поверхность, но пока вытягивал другую, левая снова увязла, не находя под подошвой твердой опоры.

Жуткая догадка обожгла Илейку: «Топь, каменная топь!»

На какое-то время он лишился сил даже дергаться и медленно погружался в землю, словно в болото. Вскинул голову. Панфил с известково-белым лицом молча смотрел на него, нелепо вытянув перед собой беспомощные – такие короткие! – руки.

– Гни березу! – Илейка опомнился первым. – Гни верхом на меня, чтоб достала ветками!

Он выбросил птенца в траву и лег животом на зыбучий склон. Мимо глаз продолжали медленно и бесшумно течь ручейки крупного белого песка и пыли, оседая вместе с ним все глубже и глубже в беспросветную утробу горы, где вода тысячелетиями вымывала мягкие породы между плотными отложениями известняка. Из-за этого верхний слой земли во многих местах осел, образовались страшные воронки-ловушки.

«Вот тебе и старец Зосима… Вот тебе и вольная земля… – билась безысходная отчаянная мысль в голове. – Не всякому судьба открыть ее. А со мною под землю уйдет и редкостный путник, быть может единственный».

Думал, а сам неотрывно следил за Панфилом, который уперся плечом в ближнюю березу и пытался нагнуть ее над ямой. Но ствол дерева даже не покривился, на все отчаянные толчки отрока береза отвечала вздрагиванием и покачиванием зеленой листвы.

– Оставь ее! – закричал Илейка, теряя выдержку. – Гни другую, которая тоньше! Да быстрее, тону ведь!

Панфил всем телом налег на совсем тонкую березку, которая росла у самого среза оползающего грунта. Треснули корни, и Панфил головой вниз рухнул вместе с деревом. Слабенькие ветки, ломаясь, накрыли Илейку, и он тут же ухватился за тонкий ствол. Панфил нелепо раскинулся на березке, головой едва не упираясь в голову Илейки.

Словно крутым кипятком обожгло напрягшееся тело – скорее, скорее наверх! Перелезть через Панфила и наверх, пока не оборвались тонкие, похожие на натянутые жилы корневища. И дернулся уже, но вдруг увидел, как неживой желтизной стало покрываться лицо Панфила, а глазам отрока словно тесно стало в глазницах.

«Выберусь первым – он сомлеет от страха, не поднимется. Из-за меня сгибнет! Мне ведь дерево нагибал… Я крепче, я выберусь непременно». В отчаянной решимости Илейка закричал на Панфила, закричал грубо, чтобы выгнать из его застывших глаз туман обреченности:

– Вылезай первым! Двоих долго не сдержит. Лезь вверх, оглох, что ли? – А сам подумал: «Если сейчас от рывка корни не сдержат и оборвутся – обоим смерть!»

Над краем ямы вырос, как огромное привидение в кошмарном сне, серый пес. Некоторое время Иргиз словно бы с удивлением – не играют ли отроки в прятки от него? – смотрел на них сверху, широко расставив передние лапы. Потом вдруг взвыл, заметался, роняя с откоса куски нависшего чернозема.

– Назад! – закричал Илейка псу, когда понял, что еще миг, и собака кинется к ним спасать, да только усугубит их положение. – Назад, Иргиз, назад!

Иргиз в нерешительности замер над ямой, вскинул голову и завыл, оповещая окрестный лес о несчастии.

– Панфил, быстрее! – поторопил Илейка друга. Тот понял, что не все еще потеряно, крутнулся на березке и, перебирая руками по стволу, полез вверх. Из-под его ног песок хлынул на Илейку волнами, горячими и пыльными. Уже едва ли не по пояс Илейка утонул в сухой трясине, а опоры под ногами все нет.

– Живее! – вновь крикнул Илейка с надеждой и мольбой, словно на живое существо, глядел на ту часть корневища, которая желтыми плетями все еще держалась за край ямы.

Панфил наконец-то перевалился через полувывороченный корень, лег на него телом и замер, мокрый от напряжения. Илейку в яме он в этот миг вряд ли видел вообще.

Мысленно перекрестившись, Илейка прошептал:

– Помоги, Господь! Не дай сгибнуть во пасти ада безвременно и безвинно.

Осторожно поворачиваясь с боку на бок, стряхивая песок, он освободил верхнюю часть тела. Плавно подтягиваясь руками, постепенно поджимал под себя ноги, переносил часть тяжести на колени и так, вершок за вершком, выбирался из каменной топи. Соленый пот немилосердно щипал глаза. Осыпь ползла под ним, и Илейка боялся резким рывком оборвать тонкие корни – на вытяжку они гораздо крепче.

Край ямы, обвешанный слоем черного дерна, приближался медленно. Но вот Илейка наконец-то ухватился правой рукой за ствол березки у самого корня. Панфил тут же вцепился ему в ворот рубахи, потянул. Еще усилие…

Илейка упал на теплую ласковую траву. Все тело било жаркой дрожью, а пес прыгал рядом и норовил лизнуть в щеку.

– Ух ты-ы, – только и выговорил Илейка, а потом яростно плюнул на обманчивую спокойную гладь ямы-ловушки.

Панфил, который после выкрика «Куда ты?» не произнес ни слова, хотел было что-то сказать, но вместо этого вдруг громко икнул, дернул головой и заплакал с отчаянным всхлипыванием, будто матерью брошенное дитя среди дикого леса.

– Могли бы…. и вовсе уйти… а матушка искала бы нас…