в холле и рассматриваю безвкусную картину на стене, как будто не видела ее миллион раз до этого.

Слышу удивленный папин смех:

– Вот это тебя пометили, женишок! Прям клеймо поставили. Да ладно тебе, не смущайся, дело молодое, сам понимаю. И когда только успели?

– Саш, отстань уже от детей, – мелодично журчит мамин голос, – смотри, засмущал их совсем. Ярослав, бери Лелю и пойдёмте в гостиную, сейчас подадут закуски. Нюта, не стой столбом, идем!

Мы рассаживаемся за столом точно так же, как во время того ужина в честь их помолвки: папа сидит во главе стола, я сажусь на место рядом с мамой, а напротив нас располагаются Яр и Леля, так что я при всем желании не могу на них не смотреть.

Ее рука с кольцом по-хозяйски лежит поверх его руки, и это невыносимо.

– Запеченные устрицы и салат с морепродуктами, – объявляет папа, когда вносят закуски. – Кому вина? Бокальчик белого, а, Ярослав? За возвращение невесты?

– Я бы с удовольствием, но мне за руль еще вечером садиться, – вежливо отвечает Яр.

– А ты оставайся у нас ночевать, Ярик, – улыбается Леля и нежно кладет голову ему на плечо. – Займешь гостевую спальню.

– Будет слишком большое искушение прокрасться ночью к тебе в комнату, – губы Яра изгибаются в усмешке. – Так что прости, откажусь.

– Вот нахал! – смеется мама. – Скоро уже свадьба, потерпите немножко.

Я ковыряю вилкой салат, подношу кусочек ко рту и не могу заставить себя его проглотить. Желудок протестующе сжимается.

– Нюта, ты почему не ешь? – замечает папа. – Это же твой любимый салат.

Да, я и правда обожаю морепродукты. Но сейчас кажется, что стоит хоть крошке еды попасть в мое стиснутое судорогой горло, как меня тут же вытошнит.

– Чувствую себя плохо, – бормочу я. – Простите.

– Это все из-за красок твоих, – недовольно замечает папа. – У них вредные испарения, а ты надышалась опять.

Я вяло пожимаю плечами – у меня нет сил спорить.

Мама озабоченно кладет руку мне на лоб:

– Температуры вроде нет, но ты вся бледненькая. Хочешь иди полежи, раз так плохо?

– Хочу, – с радостью хватаюсь я за эту возможность. – Прошу прощения, что так… вышло.

Я говорю эти слова куда-то в сторону, чтобы только не смотреть в синие глаза Яра. А вдруг в них отразится нежность к сидящей рядом невесте? А вдруг я пойму, что эта нежность непритворная?

Потому что Леля смотрит на Яра влюбленными глазами. Я теперь это вижу. Я сама бы так смотрела на него, если бы не прятала взгляд, и от этого к выкручивающей жилы ревности добавляется тошнотворное чувство вины. От этого адского коктейля можно сойти с ума, и я, кажется, я близка к этому.

Я выскальзываю из столовой, поднимаюсь наверх в свою комнату и без сил падаю на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Она отвратительно белая, цвета цинковых белил. Виски болезненно пульсируют.

У них было все хорошо, пока я не появилась. Пока я не испортила все.

Стоило ли оно того? Стоило.

Готова бы я была все бросить, отречься от семьи, от любимого дела, от всего на свете, если бы Яр предложил мне сбежать? Да, сто раз да! Я бы убежала с ним на край света, я была бы готова жить хоть в землянке, хоть в шалаше, я была бы готова поссориться со всей своей семьей и быть тысячу раз ими проклятой. Если бы только….

Я вдруг с отчетливой ясностью понимаю то, чего не видела до настоящего момента: если бы Яр хотел предложить мне какой-то выход, он бы уже это сделал. Если бы он передумал жениться на Леле, он бы уже это сделал.

Но мы с Яром не говорили о том, что будет после. И вот это «после» настало, и хочется сдохнуть. Просто сдохнуть. Я бессильно бью ладонью по стене, пока рука не начинает болеть, наливаясь краснотой, а потом закусываю подушку, чтобы не выть. Выть, как раненое животное с перебитой капканом лапой.

Стук в дверь.

Я не отвечаю.

Кто-то нажимает ручку с той стороны, и она внезапно поддается. Я что забыла закрыть?

Дверь медленно приоткрывается, и за ней неожиданно оказывается тот, кого я меньше всего сейчас ожидала увидеть.

Там стоит Яр.

Мгновение мы молча смотрим друг на друга.

– Ты с ума сошел? – наконец еле слышно выдыхаю я. – Иди обратно.

– Что случилось? – вместо ответа спрашивает он. В синих глазах больше нет льда, в них только тревога, напряжение, усталость и боль, похожая на мою.

Но у меня нет сил на сочувствие. Ни ему, ни себе.

– Нюта, – настойчиво повторяет он. – Что случилось?

Из моего рта вырывается смешок, хотя мне совсем не весело.

– Заболела.

– А на самом деле?

– Иди в столовую, Яр, – сквозь зубы говорю я. – Иди, пока Леля не пошла тебя искать.

– Не неси ерунды. Я что не могу отлучиться из-за стола, чтобы поссать? – зло спрашивает он. – Леля не истеричка, чтобы выцарапывать меня из сортира.

Я пожимаю плечами. Я знаю свою сестру гораздо лучше, чем он, но не хочу спорить. Я вообще уже ничего не хочу: у меня начинает болеть голова, мерзким давящим обручем стягивая лоб и пронзая виски раскалённой иглой. Это невыносимо.

Абсолютно невыносимо.

– Потерпи, Нют, пожалуйста, потерпи, моя хорошая. Я знаю, что это хреново, мне тоже тяжело, но по-другому никак, – шепчет Яр и делает шаг в комнату, но я резко мотаю головой, запрещая ему входить, и от этого движения едва не вскрикиваю. Больно так, что аж перед глазами темнеет.

– Сколько терпеть? – выдавливаю я из себя. Каждое слово отдается в голове вспышкой боли.

– Пару лет, – напряженно говорит Яр, но смотрит на меня и тут же поправляется. – Может, год.

Год?!

Год, когда я и пяти минут за столом не смогла высидеть, чтобы у меня не поехала крыша?

Я чувствую себя зверем, попавшим в капкан. От моих попыток