все больше и больше, эскалация нарастала, красные линии потихоньку сдвигались… Дипломатия оказалась бессильна перед лоббистами военно-промышленного комплекса, да и она, в общем-то, не очень-то и старалась.

— Кто применил первым? — спросил я.

— Уже не имеет значения.

— Мы?

— Нет, — сказал он. — Вы… мы только в ответ.

— Сколько людей погибло?

— Вы и правда хотите это знать?

— Не хотел бы, не спрашивал.

— Больше половины, — сказал он. — По некоторым методикам подсчета, намного больше.

— И вот это вот все вы хотите сохранить?

— Как я уже говорил, все не так плохо, — сказал он. — Человечество выстояло. А все альтернативные линии развития были сметены хроноштормом.

— Не без вашего участия.

— Мы защищаем свой дом, — сказал он. — Свой мир. Может быть, он и не лучший из возможных, но он — единственное, что у нас есть.

Что ж, его позиция была мне понятна. Не близка, но понятна.

Все эти разговоры о самопожертвовании, о благе для всего человечества, прочем альтруизме и всем хорошем против всего плохого быстро отходят на второй план, когда говорящие четко осознают, что их в этом человечестве не будет.

Одно дело, если бы речь шла о группе ученых-энтузиастов, и совсем другое, когда их целая каста и они ученые-воители. Это уже структура, а структура в первую очередь старается защитить себя.

Они приняли решение, и они планомерно шли, чтобы воплотить его в жизнь.

Уступать свое место другой версии человечества, пусть и более многочисленной, они не хотели.

— И я вам мешаю, потому что вы думаете, что я могу это все предотвратить?

Он покачал головой.

— Предотвратить — вряд ли, — сказал он. — Но ваши действия могут внести коррективы в конфликт. Погибнет больше людей, будут поражены другие области, выжившие попытаются объединиться в иных местах и по иным принципам…

И все это может привести к тому, что их линия перестанет быть основной? Или он мне врет, и я способен привнести более глубокие изменения?

Если их положение так устойчиво, чего ради они весь этот огород с отделом Х городили и почему сами до сих пор здесь?

— Вы бы видели, какие у нас красивые рассветы, как выглядят новые города, не страдающие от проблемы перенаселения и избавленные от высотной застройки, как изменилась природа, как новые леса растут на месте индустриальных помоек… Вам понравится в новом мире, Василий.

— Нет, — сказал я. — Не понравится.

— Но, по крайней мере, вы сможете к нему привыкнуть.

— Вероятно, я бы смог, — сказал я. — Но я не хочу.

— Вы же понимаете, какой будет альтернатива?

— Ваше предложение безумно щедро, Иван, — сказал я. — Но все же я от него откажусь.

— У предложения ограниченной срок действия, — сказал он. — Вы должны принять решение… не прямо сейчас, но в ближайшие сутки. Повторно вам его никто делать не будет.

— Вы что, еще не поняли? — спросил я. — Я принял решение. И я вам его уже озвучил.

— Я просто хочу, чтобы вы до конца понимали цену.

— Я понимаю. И мнения своего не изменю.

— Значит, вы выбрали смерть.

У него был редкий и удивительный дар озвучивать очевидное.

— Может, и так, — сказал я. — Но если пробои в пространственно-временном континууме действительно обходятся вам дорого, особенно в случае смерти агента, то я нанесу вам такой экономический ущерб, которого ваша военная диктатура еще не знала.

Он улыбнулся, но скорее нервно, чем самоуверенно.

— И помните, — сказал я. — Если я пришел на эту встречу, значит, одна из ваших попыток уже провалилась.

Я допил пиво, теперь показавшееся мне совершенно безвкусным, и посмотрел на дверь. Выглядела она вполне мирно, по крайней мере, очередной штурмовой отряд хронодиверсантов не попытался ворваться в ее проем прямо сейчас.

— Очень жаль, что нам не удалось договориться, Василий, — сказал куратор. — Видимо, нам так и не суждено будет разобраться в причинах возникновения вашего феномена.

— Таков путь, — сказал я.

— По духу вы, наверное, последний самурай этого мира, — сказал он. — Из всех путей ступаете на тот, который ведет к смерти.

— Самураи мертвы, а я еще нет.

— Это всего лишь вопрос времени, — сказал он. — Что ж, полагаю, мы с вами больше не увидимся…

— Сами, значит, пробовать не будете?

— Для этого есть другие, специально обученные люди, — сказал он. — Моя же миссия заключается не в этом.

Я так и знал, что он ненастоящий воитель, я таких сразу определяю. Рыбак рыбака, как говорится.

Бойца видно сразу, а он в свою касту явно за какие-то другие заслуги попал. Или просто по ошибке. Или у них там есть какое-то внутреннее деление на ученых и просто воителей. Наверняка ведь не узнаешь.

Но в одном он был прав. Больше мы не увидимся.

Я отставил пустую кружку, поднялся на ноги, перегнулся через стол, снова положил одну руку ему на затылок, а другую — на подбородок, и одним быстрым, годами практик отточенным рывком свернул ему шею.

Он даже удивиться, наверное, не успел.

Я снова посмотрел на дверь, и в нее все еще никто не врывался. Хронодиверсанты не попытались спасти своего агента и даже не спешили за него отомстить.

Что ж, могут себе позволить, наверное. Ведь только они могут решать, какой момент наиболее подходящий. Сейчас, пять минут спустя или за минуту до этого.

Многие, наверное, скажут, что это было лишнее, что цивилизованные люди так не поступают, что нужно соблюдать правила игры, но у меня другая точка зрения.

Враг навсегда остается врагом, даже если вам с ним довелось выпить пива и мило побеседовать. Оставлять его за спиной, разыгрывать из себя гуманиста и давать ему право на вторую попытку — это не по мне. Видишь врага — бей.

Иван рассказал мне… ну, наверное, все, что мог рассказать, все, на что был уполномочен, больше из него можно было только под пытками выжать, а я это дело не очень люблю. Да, в общем-то, и так уже все понятно, суть и подробности конфликта, я думаю, большого значения не имеют, раз уж именно эта линия стала для человечества основной. Значит, те или иные вариации ядерного конфликта будут и в смежных линиях, и