— Жизня моя, считай, прошляховала тут, в степу, а налюбоваться этими красотами, веришь, никак не могу, — мечтательно заговорил старик, когда они подошли к кургану. — Завсегда тут красиво, а главное — тихо, куда ни погляди — ни души, пусто. А я люблю безлюдье. Помню, в молодости…

— Дедусь, вам надо очкур поправить — слабый он у вас, и пуговицы на рубашке пришить, — сказала Паша. — Я скажу матери, чтоб занялась этим.

— Эта что? Твой секрет, да?

Паша не ответила, только как-то по-особенному, внимательно посмотрела на старика, затем умело, рукой подобрала подол юбки и присела на потрескавшуюся землю, на которой уже до корня повысох ковыль. Посидела, осмотрелась, нет ли кого вблизи, и как-то излишне торопливо развернула автомат, положила на свои колени и погладила, как гладят котенка, его матовый черный ствол. И тут дед, не ждавший увидеть такое, осенил себя мелким крестом, не зная, что ему говорить.

— Это шо за игрушечка? — наконец спросил он упавшим голосом. — И где ее подцепила?

— Пономарев привез.

— Зачем?

— А хоть бы и на волка.

— Двуногого, да?

— А хоть бы и на двуногого.

— Для всякого зверья у нас имеются добрые собаки. Такие волкодавы, шо никому спуску не дадут. Чего же тебе еще? Ответствуй, Прасковья. Не молчи, а скажи правду, за каким таким хреном тебе понадобилось оружие? Ты шо, али на войну собралась?

— Чего расшумелись, дедусь? — спокойно спросила Паша. — Может, пригодится ружьишко. Сами знаете, время-то какое.

— Прасковья, мы же не на войне. Овца, известно, животина категорически мирная, а мы при овцах.

— Дедусь, я позвала вас сюда, за курган, не для балачки.

— Тогда без обиняков скажи, зачем я тебе понадобился? Вот когда я был парубком…

— Шо вы все про свое парубоцтво? — перебила Паша. — Помолчали бы… Я пригласила вас сюда, чтобы спросить: умеете ли вы стрелять из этой штуковины? Вы же мужчина.

— Да ты шо, сдурела? Я умею стрелять? — старик нервно усмехнулся и потрогал пальцем свои колючие усы. — Прасковья, вижу, шо ты не при своем уме. Я же всю жизню топчу эту степь и завсегда пребываю возле отары. Об этом всем известно, а тебе тож… А ты — умею ли я стрелять?

— Вы же, кажись, воевали в гражданскую?

— Шо из того, шо воевал? И когда это было? И какое оружие мы тогда имели? — оправдывался старик. — Винтовка да шашка. А энтот, вишь, какой куцехвостый красавец, як пидсвинок, и, видать, дюже злющий. Да я первый раз в глаза его бачу.

— Тогда нам придется научиться стрелять. — Паша смело взяла автомат, повертела его в руках: осмотрела со всех сторон. — Пономарев говорил, шо ничего хитрого тут нету. Надо только нажать эту штуковину, и готово, он сам застрочит.

— Ну-ну! Куда дуло поворачиваешь? — испуганно крикнул дед Яков. — Не нацеливай на меня эту вражину. Он же может так, сдуру, пульнуть.

— Испужались, дедусь?

— Я-то не из пужливого десятка, — вставая, гордо ответил старик. — Но кому, скажи, охота помирать так, не за понюшку табаку и без всякой надобности? Ежели жизню отдавать, то тут требуется идейность. Ну-ну! Не балуй, Прасковья! Отверни дуло. А лучше всего, знаешь шо?

— А шо? Говорите, дедусь.

— Заверни эту железяку сызнова в свою юбчонку, да и понесем мы ее обратно. А еще лучше — закопаем тут в землю и позабудем о ней. Нехай лежит в земле.

— Нет, дедусь, об этом и не думайте. Зачем же нам закапывать автомат и забывать про него? — Паша решительно посмотрела на своего сакманщика. — Пока нас тут никто не видит и никто не слышит, давайте, дедусь, испробуем эту штуковину, малость подучимся, поглядим на практике, як вона ведет строчку. А после этого завернем в юбку, унесем и схороним на арбе. Пусть себе лежит. Ну, шо вы глядите на меня такими перепуганными очами? Берите автомат в руки, як вы есть мужчина, и пробуйте, учитесь.

— Ну ее к лешему, эту оружию, — ответил дед Яков, отодвигаясь от Паши. — Сама, коли желаешь, испробуй. А я всю жизню пребываю человеком безоружным, таким и останусь до самой смерти. Ярлыга — вот мой автомат.

— А трусоватые вы, дедусь. — Паша усмехнулась, поведя озорными глазами. — Ну ничего, и сама испробую, не испужаюсь.

Она направила короткое дуло прямо в грудь кургана, целилась, прижимая ложе к животу, а дед Яков отполз подальше и там прилег, закрыв уши ладонями. И вдруг, сама того не желая, Паша нажала на спусковой крючок. В ту же секунду автомат ожил, застрочил четко, громко и сердито, толкая Пашу в живот и трясясь, словно желая вырваться из рук. Паша держала его крепко, видя, как возле дула вспыхивали синеватые огоньки, и пули, невидимо выскакивая из ствола, под корень срезали ковыль-траву и поднимали пыль. И когда Паша так же неожиданно отпустила спусковой крючок, автомат словно бы захлебнулся и умолк. Стало тихо-тихо. По земле тянуло густой пороховой гарью, и в ушах еще долго стоял лязгающий звон. Наконец и дед Яков поднял голову и, выбирая из своих усишек травинки, сказал:

— Страхолюдие, прости господи…

— А ничего, славная штучка, — весело сказала Паша. — И до чего же старательный, чертенок! Да и сердитый, як зверюка! Ну вот, теперь, дедусь, я убедилась, железяка эта — безотказная работяга. Так шо не зря мы возим его на арбе, пригодится. Пойдемте в табор, там нас ждут. Да и в дорогу пора собираться.

8

На другой день во время завтрака, когда бабушка наливала мне чай, я, словно бы продолжая наш вчерашний разговор, спросил:

— Ну хорошо, вы сами испробовали автомат, убедились, что стреляет он