на Волгина и вдруг понимая, что ей не о чем больше говорить. — Он такой замечательный, умница, но его не понимают. Он — гений.

— Не сомневаюсь, никогда умниц не понимали, — сказала Фурцева, бесцеремонно усаживаясь в кресло и доставая из кармана какую-то бумажку.

Волгин молчал. Он не смог определить, сколько лет Фурцевой, но в облике этой немолодой женщины было столько очарования. Хотелось говорить при ней умные слова, вести себя как-то особенно красиво.

— Я тут ненадолго, Алексей Павлович, мы вас, наших защитников, в обиду не дадим, — обратилась она к маршалу, усевшемуся напротив. — Вот только с открытием повременим. Я говорила с Леонидом Ильичам; он — за.

Старый маршал кивал в ответ, довольный, что есть люди, которые все понимают и знают, что без старой гвардии новую не создашь.

Фурцева говорила, а сама то и дело взглядывала на Волгина, словно ожидая случая заговорить с ним, и в ее внимательном взгляде отчетливо виделся интерес к нему.

— Кто ж его не понимает? — обратилась Фурцева к Лене с лукавой улыбкой.

— Да вот у него есть эссе, а никто не печатает, слишком смелое, — прошелестела Лена.

— Очень такое умное эссе о Чехове, Бунине и Казакове.

— Сейчас все печатают, такое время, — не согласилась Фурцева. — Расскажите поподробнее, о чем вы пишете.

— О том, что Юрий Казаков по мастерству и таланту не уступает Чехову, а уж тем более Бунину, — отвечал Волгин.

— А кто такой Юрий Казаков? — удивилась Фурцева и посмотрела на маршала, который недоуменно пожал плечами.

— Писатель, современный, — отвечала Лена.

— Я понимаю, что писатель, но я не читала, — отвечала Фурцева.

— У меня с собой нет книжки его рассказов, но дома имеется, — буркнул Волгин.

— Я позвоню Твардовскому, он напечатает, хотя он рьяный поклонник Бунина, и обязательно сделает свои замечания. Теперь, Алексей Павлович, наше с вами дело сдвинуто, не беспокойтесь, в обиду не дадим. Вы вот что, Володя, позвоните мне, принесите свое эссе. Вот телефон.

— Я принесу, — сказала Лена. — Он стеснительный.

Лена явно не желала встречи Фурцевой с Волгиным, и это стало для всех настолько очевидным, что не заметил данное обстоятельство только старый маршал. Если эта молодая, не лишенная красоты девушка, которая годится ей в дочки, так ревниво ведет себя, то, видимо, есть для этого основания.

Фурцева принялась собираться, еще раз поблагодарила за чай.

* * *

Волгин позвонил Фурцевой через пять дней. Фурцева тут же попросила приехать, предложила выслать за ним автомобиль. Он отказался. Сказал: позвонит через день. Но позвонил через два дня. И по голосу понял, рада, просила приехать к ней домой, опять сказала, что вышлет машину. На этот раз он согласился.

Ее квартира вся сияла новой мебелью и чистотой. Фурцева была в длинном черном вечернем платье, из-под которого выглядывали носочки лакированных туфель. Кругом зеркала: огромное зеркало в холле, в ванной — во всю стену и в каждой комнате тоже по зеркалу. Они сели на кухне. Он подумал, что о встрече мечтал не для желания напечатать свои работы, а для того, что бы полюбоваться этой женщиной. Он любил именно такую зрелую красоту.

— Вы хотели бы выпить?

— С удовольствием, — согласился он.

Она внимательно на него посмотрела, подумала секунду и поднялась. Она принесла красного легкого крымского вина, и они выпили из больших хрустальных фужеров. В ее красоте было что-то от вечернего заката, от замирающего морского прибоя, как подумалось Волгину, и он, взяв ее руку, поцеловал. Она ничего не сказала. Женщина слишком знала себе цену, чтобы удивляться впечатлению, произведенному на молодого человека.

— Что у вас за эссе, можно посмотреть, — попросила она ласково.

Волгин все еще держал ее руку, она погладила его голове. Ему казалось, он ощущал прежнее, забытое им давно чувство, какое было с Самсоновой.

— Можно я вас поцелую? — спросил он дрогнувшим голосом.

Он прикоснулся к ее щеке губами, ее кожа была нежной и исчочала необыкновенный запах, от которого у него закружилась голова.

— Я вас видел много раз по телевидению, — сказал он. — Вы в жизни гораздо интереснее, элегантная, в вас столько чувств.

— Вечерних, — добавила она грустно.

— Я вас любил, не зная вас, — прошептал он. — Мне не надо помогать. Напечатают, не напечатают, не в этом дело, просто я о вас мечтал, еще не зная вас, и ожидал встретить.

— Вы красивый, Волгин, — покачала она головой и погладила его по щеке, как-то по-матерински. — Волнительный, соблазнительный, милый.

— Все говорят и думают только о делах, напечатать, не напечатать, защититься, не защититься. Я не доктор, вот уже три года утверждают мою диссертацию в ВАКе. Плевать на это, не в том дело, главное, я вас встретил. — От нее исходило какое-то легкое сияние, словно свет струился от ее рук, шеи, лица. Он с нежностью дотронулся до ее обнаженной ноги.

— Скажите, сколько вам лет? Вы такая красивая, у меня только однажды была женщина — совершенство, и больше я не встречал ничего подобного, — говорил он, обнимая ее.

— Сколько лет, не скажу, — сказала она, — это неинтересно. Но вы мне нравитесь.

— Каждая встреча — судьба.

— Все, что случается, мы называем судьбой, а вот что не случается?

— То же самое называется судьбой, — рассмеялся Волгин.

— У вас такая судьба?

— Нет. Но иногда лучше не помнить то, что не видится на дне хрустального фужера, — сказал он. — Давайте выпьем. Если бы Бог придумал на земле всего лишь нас с вами и вино — было бы достаточно, чтобы не скучать на земле, Екатерина I. Я вас правильно называю?

Она кивнула с каким-то азартным блеском в глазах, плеснула в фужер вина, затем помедлила и налила полные фужеры. Он догадался, что она темпераментная женщина.

— Какая вы замечательная, — проговорил он. — Какие у вас волосы, руки, ноги, не подумайте, что я вас соблазняю, но вам приятно, что моя рука как бы случайно очутилась на вашей коленке?

— Вы соблазнитель, — проговорила кокетливо она. — Но я никогда не встречала такого красивого парня. Человек не знает себе цены сам, цену ему назначают другие.

— Они или преуменьшают, или преувеличивают ее, все зависит от их прихоти, — засмеялся Волгин.

Он обнял ее, и она ему ответила тем же…

— Почему в сумерках все кажется таким естественным? — спросил он, когда собирался уходить, а она все еще лежала в постели и с грустью смотрела на отсвет горевшей ночной лампы в зеркале.

— Потому что в сумерках не хочется врать, — сказала она и грустно засмеялась. — Это так! Смотри, моя дочурка скоро прискачет.

— Я бы хотел ее увидеть.

— Я не хочу,