Одним словом, хватились бы Мири к вечеру. Пока стали бы искать, пока пятое-десятое — как раз к утру бы и подумали о похищении. Если не к завтрашнему вечеру.

Так что можно было не спешить.

Увы, вирманского мальчишку барон в расчет не принял.

Клив Донтер был на седьмом небе от счастья.

Миранда Кэтрин Иртон обеспечивала ему хороший выкуп от графини Иртон. И даже очень хороший.

Кальма заверила его, что граф ничего не знает об инициативах дражайшей супруги. А значит, та будет молчать как рыба.

Женщинам свойственно чадолюбие. Так что она все отдаст ради ребенка. И торговаться не станет. Как-никак она допустила похищение. А значит, ей и достанется от мужа. По полной программе.

Вот он доберется до дома, пошлет гонца к Лилиан Иртон, начнет торг…

Кусты зашевелились — и на поляну выбрались трое. Два воина, один из которых нес большой сверток. И Кальма.

Клив, удобно расположившийся под деревом на плаще одного из прихлебателей — не стоя ж благородному барону ждать своих людей, вопросительно посмотрел на воина.

— Она?

— Да, господин барон.

Мужчина положил сверток к ногам барона. Из теплого плаща доносились всхлипывания и поскуливания.

Кальма встала рядом:

— Господин барон, я исполнила ваш приказ.

Клив кивнул:

— Отлично. Ты хорошо послужила мне, женщина.

Кальма потупилась и присела в реверансе. И не видела, как Клив кивнул одному из своих прихлебателей. Все было оговорено до ее прихода. Поэтому мужчина просто подошел сзади…

Кальма и пикнуть не успела, когда ее перехватили за шею, и острое, неожиданно горячее лезвие ужалило под лопатку. Аккуратно, чтобы не заляпать землю кровью.

Барон покривился. Кальма оказалась лицом к нему — и до последней минуты смотрела в глаза убийце. Настоящему убийце. Не он занес нож, но приказ был его.

Клив махнул рукой:

— Убрать.

Кальму подхватили за ноги и потащили в кусты. А барон перевел взгляд на сверток.

— Разверните. Я хочу ее видеть.

Воин повиновался.

И глазам барона предстала девчушка лет семи-восьми. Симпатичная, синеглазая и темноволосая, с чумазым заплаканным личиком и в какой-то странной одежде. Юбка, рубашка, сверху теплая курточка — все сделано не красиво, а… так, чтобы не стеснять движения?

Барон не догадывался, что это — юбка-брюки. А Миранда не собиралась его просвещать. Да и Кальма уже не скажет.

Равным образом они не знали, что на щиколотке, в специальных ножнах, покоится засапожник. И девочка спокойно может до него дотянуться. Руки-то ей не связывали. Просто туго замотали в плащ. Только рот завязали на всякий случай, но повязку убрали вместе с плащом. Сейчас Миранда была заплаканной, замурзанной, растрепанной и производила впечатление совершенно потерянного ребенка. Но руки-ноги действовали, голова тоже работала… поэтому ровно через секунду девочка опять разревелась в шесть ручьев.

— Ну-ну… — Барон соизволил подняться с земли и неловко погладить ребенка по головке. — Все будет хорошо, никто тебя не обидит…

Слезы потекли интенсивнее.

— Немножечко поживешь у меня в гостях, а там посмотрим…

Барон как раз раздумывал, что хорошо бы поискать невесту, но где найти благородную дворянку в местной глуши? Ехать в Альтвер? А тут…

Хотя кусок может и не по рту оказаться, все же граф Иртон приближен ко двору, король его за что-то любит…

Это надо тщательно обдумать.

Впрочем, этого барон сделать и не успел.

Лиля уверенно держалась в седле. Вперед не лезла, но и старалась не отставать. А в голове теснились всякие ужасы из времен разгула экстремизма.

Отрезанные детские пальчики, приложенные к требованию о выкупе.

Похищение детей, чтобы заставить что-то сделать их родителей. Так часто, так страшно…

Шантаж ребенком… что может быть хуже?

Логично мысли перескочили с шантажа на тех, кто им занимается. Чаще всего — какие-нибудь экстремисты.

Лиля невольно вспоминала видеокассеты, которые показывал отец. С записями того, что творят «мирные исламисты». И ее слегка трясло.

Богом клянусь, здесь такого никогда не будет. Я раздавлю это в самом зародыше. Никаких переговоров с террористами и шантажистами.

Лиля не понимала до конца, что в Средние века была немного другая культура обращения с благородными заложниками. Тем более полезными. Она вспоминала лившийся с экранов кошмар. Она просто вспоминала…

Как говорил Лилин отец, глядя на очередной телесюжет со взрывом или захватом заложников, — на решительные действия у власти тестикул не хватает.

И характеризовал правительство коротким неприличным словом.

А дочь слушала. И впитывала, что никогда нельзя вести переговоры с террористом и шантажистом. Чем бы ни угрожали — нельзя! Потому что эти мрази никогда не удовлетворяются полученным. А значит…

Лиля знала, что сделает с теми, кто тронул ее ребенка.

Уничтожит. Грязно и кроваво. А тела оставит на перекрестке дорог с соответствующей надписью.

Пусть даже пастор ее проклянет — она поступит, как учил отец.

А папа считал, что если бы власть проявила решительность — захваты заложников прекратились бы раз и навсегда.

Надо просто никогда не идти с ними ни на какие переговоры. Уничтожать их, как бешеных зверей, и уничтожать тех, кто им помогает. Если уж у кого-то так конвенции свербят, вывозить это зверье в человеческом обличье куда-нибудь на необитаемый остров и оставлять там. Пусть перервут глотки друг другу.

Да, страшно. Кроваво. И очень мерзко.

Но Лилиан — нет, сейчас скорее Аля Скороленок, собиралась следовать папиным советам, а не заповедям и проповедям о милосердии. Даже ценой своей души она не допустит повторения того кошмара в этом мире.

Это — ее грех.

Она ответит… Господи!!! Хоть бы Мири была жива!!!

Собаки вдруг зарычали. Глухо, утробно…

— Они рядом! — Лейс обернулся к Лиле. — Ваше сиятельство, держитесь сзади. Ясно?

Лиля кивнула. Рука сама собой легла на нож.

В комнате, осторожно, она пробовала повторить то, что умела Аля. И знала — она не полностью беззащитна. Но с тренированным воином лучше не сходиться.

Справимся…

Собаки свернули в сторону от дороги, и пришлось спешиться. Лейс отрядил двоих вести коней, и Лиля присоединилась к ним. Пусть хоть польза будет. Да и не станет ее жеребец слушаться кого-то другого.

Зачем идти через лес?