Я не осуждаю ничью ограниченность, но отношение Питера я осуждал совершенно точно, конкретно — его злость и попустительство.

Я не мог дождаться девяти вечера, когда можно уйти из студии, потому что оттуда я сразу шел в Rainbow. Я еще с нашего первого приезда в Лос-Анджелес в феврале стал фанатиком этого места. Теперь, когда я жил месяц в городе, я туда ходил «к литургии» еженощно. Мы, KISS, конечно, никакими настоящим знаменитостями еще не были, но вот именно там у нас был статус хард-рок-музыкантов. У нас же уже вышел альбом. И мы записываем второй.

Я очень сдружился с женщиной по имени Карен, которая там работала в качестве хостесс. Она была немного старше меня, но мы сразу друг другу понравились и сдружились. Вообще, она ездила в турне с разными членами групп Deep Purple и Led Zeppelin, с представителями верхушки рок-иерархии то есть. У нее в квартире одна стена могла бы украсить музыкальный магазин на 48-й улице — там просто сотня рядов фотографий рок-звезд восемь на десять с их автографами. Мы долго оставались хорошими друзьями, и мне никогда не казалось странным, что наши дружеские отношения перешли в интимные только позже, когда KISS по-настоящему прославились.

В жизни Rainbow была некая чистота — женщины там были частью ритма рок-н-ролла, причем необходимой и существенной. Никто никем не обладал и никто никого не осуждал.

А каждое утром мне снова приходилось идти в студию Village Recorder. И вот однажды вхожу я в студию, оглядываюсь, и, такой: «Гитара моя где? И усилок?»

— А! — откликнулся один из работников студии, — да они уже все-все забрали.

— Простите, кто? Вы о ком?

— Да ваши эти, пришли, говорят: надо увезти, и забрали все уже, ага.

Вот так вот воры по-простому зашли с улицы, сказали, что они из компании-перевозчика, собрали все наше оборудование и слиняли. Чего тут изобретать: пройти-то проще всего через парадную дверь. Потери нам возместили. Мы купили новое оборудование, но, например, некоторые мои гитары — как та, с V-образной декой — делались на заказ мастером в единственном экземпляре и, соответственно, заменить их ничем было нельзя.

В другой раз было такое. Еду я на арендованной машине в студию, за мной пристраивается полицейская машина, светит и включает сирену. Я останавливаюсь. А я в одежде цивильной, не в рабочей униформе, а в джинсах с низкой посадкой — очень низкой, и молния на ширинке 3 дюйма (примерно 7,5 см. — Прим. пер.), в ботинках на платформе, в гофрированной женской блузке и в украшениях. И волосы кудрявые до плеч. В Нью-Йорке такой видок — обычное дело в то время.

Подходит полицейский. «Права, документы».

«Машину в аренду взял, документов нет», — отвечаю и лезу за бумажником. А бумажника нет в кармане. «Ой, оставил… короче, нет бумажника, — бормочу. — В отеле, наверное, забыл». В Нью-Йорке отсутствие прав в то время проблему бы не создало.

«Понятно, — кивнул коп. — Значит, едем в участок».

Я тут чуть не обоссался. Побледнел как бумага. «Участок??? Да вы взгляните на меня! Мне в таком виде в камеру нельзя!»

Коп повнимательнее на меня поглядел и, наверное, увидал выражение полнейшего ужаса. «Обязательно возите с собой права», — сказал он и сделал мне знак: уезжайте.

Зарубил на носу: всегда брать с собой бумажник.

KISS медленно взбирались по лестнице концертной иерархии. В конце 1974 года на некоторых афишах нас уже стали ставить вторыми, «специальными гостями», а не нижними анонимными. Ну, знаете, как оно выглядит: «Сегодня в Cedar Rapids: REO Speedwagon и специальный гость KISS, плюс третий участник — сюрприз!»

Слава — это в том числе и отдельный номер в отеле. Слава — в том числе самолет, а не машина, своя или арендованная. Иногда из родительского дома — я там зависал, когда выдавался свободный день, — меня забирал лимузин, который вез меня до аэропорта. С концерта на концерт мы летали уже коммерческими рейсами, а из отелей и аэропортов нас возили. Аппаратура перегонялась в грузовике и уже ждала нас на площадке. Останавливаться мы стали в отелях Holiday Inn, а не в каких-то придорожных мотельчиках для автомобилистов. Когда каждую ночь я бросал четвертак в вибрирующую кровать, мне легко представлялось, что все это мы выиграли в лотерею.

Потом мы даже стали снимать не только номера, но такую общую комнату, которую называли «Курятничек» — для вечеринок и девок, чтобы не томить их в лобби. После концерта мы обычно расходились по своим отдельным номерам, чтобы привести себя в порядок, а там и телефон звонил: «Курятничек у нас сегодня в 917-м номере», — говорил тур-менеджер. Мы шли в это помещение, полное девок, из которых каждая хотела поскорее пойти с тобой в номер. Некоторые были из посетительниц концерта, другие имели какое-то отношение к местной радиостанции, третьи знали кого-то, кто знал кого-то из нашей команды или нашего лейбла, или хрен знает чего еще.

Еще мы наконец-то обзавелись сменными комплектами концертных костюмов. Наняли парня по имени Ларри Легаспи, который обшивал группу Labelle — у них тогда случился большой хит «Lady Marmalade» — и выглядел как некий диско-инопланетянин. Еще мы нарисовали эскизы башмаков и заказали по ним обувь у нью-йоркского сапожника по имени Фрэнк Ананиа. Он, настоящий мастер старой школы, ни черта в этом нашем дизайне не понял, но стачал нам такие классные сапоги, которые, в отличие от обычных наших покупных, были более устойчивыми и более крепкими. То есть для наших прыжков и пробежек по сцене — самое оно.

Со своей первой девушкой я познакомился в Атланте, когда мы снова оказались в Electric Ballroom. Ну или, скорее, она стала моей девушкой на финише того забега в Атланте. Аманда была высокой фигуристой блондинкой родом из Мичигана. Она ездила с одним из наших техников. Флиртовала она со всеми подряд, и однажды, когда техник этот приболел, она скормила ему две таблетки валиума и сбежала со мной.

У нас выдался перерыв в туре на несколько дней, так что я повез ее к себе в Нью-Йорк. Там я до сих пор жил с родителями. Мы с Амандой располагались на раскладной софе в гостиной, потому что именно там я спал, приезжая домой. Дело в том, что отдельной моей комнаты у меня больше не было — та, которую мы делили с сестрой, отошла моей племяннице Эрике. А эта самая раскладная софа стояла вплотную к стене, за которой находилась спальня моих родителей. Ну и раз утром, когда мы с Амандой ночевали у меня дома, я маму спросил так просто, светской беседы ради: «Как спалось, мам?». «Неважно, — ответила она. — Софа все время билась в стену».

Так я понял, что мне пора жить отдельно. Честно говоря, я уже давно это понял, но идея жить в одиночестве меня не грела. А тут вот уже появилась женщина, с которой можно съехаться, — очень удобно.

Мы с Амандой взяли выпуск Long Island Press и стали искать квартиру. Нашли вариант с мебелью на Вудхейвен-бульваре в Куинсе, близ автострады Лонг-Айленд. Квартира дешевая, въехать можно хоть на следующий день. Мы ее сняли. Понятно, что не «Уолдорф-Астория», но по моему карману съем даже такого жилья ударил очень сильно.