уже начали работать учительские семинары, и это перестало быть проблемой. В тот момент, когда были подготовлены и кадры, и средства, ответственность легла на А. П. Проценко, который в конце 1883 года перешел из Семипалатинска на должность губернатора Тургайской области. По неизвестным Алтынсарину причинам Проценко значительно сократил ежегодный кибиточный сбор на образование и направил уже накопленные средства, ранее предназначенные для первых волостных школ, на строительство новой центральной школы [Dowler 2001:142]. Это было, как утверждал Алтынсарин, ненужным и незаконным действием, поскольку казахи, пожертвовавшие деньги для волостных школ, ожидали, что они откроются именно у них в волостях (2: 234–235). Он энергично отстаивал свою позицию, отмечая, что местные школы принесут более ощутимую нравственную и экономическую выгоду населению и защитят его от «неблагонадежных грамотеев», под которыми, что неудивительно, подразумевались татары (2: 238–239). Но лишь в 1887 году, в последний год правления Проценко, волостные школы получили финансирование, которое Алтынсарин считал должным. Это случилось после кампании, которая привлекла на их сторону Ильминского и через него – министра просвещения И. Д. Делянова [Тажибаев 1962:175–177]. К началу 1888 года удалось открыть шесть школ, а к концу года планировались еще пять (3:137–138)[274]. Организация этих волостных школ, по-видимому, не соответствовала той, что была предложена Алтынсарином в 1883 году: в бюджете на 1887 год, отпущенном на волостные школ Тургайской области, не упоминаются кибитки, тягловый скот или передвижное оборудование, которые были бы необходимы для такого предприятия (3: 237–238). Но когда на смену Проценко пришел прогрессивный Я. Ф. Барабаш, это оказалось добрым знаком для реализации программы Алтынсарина. Предполагавшаяся им сеть школ низшей ступени быстро росла, а волостные школы, которые начали появляться после 1889 года, были кочевыми [Васильев 1896: 98][275].

Однако Алтынсарин уже почти ничего этого не увидел. Изнурительный режим поездок (около 500 верст в каждую сторону от дома) и работа, которой он посвятил себя целиком, до крайности утомляли его, как и многих царских чиновников на окраинах империи. Он скончался от респираторного заболевания 17 июля 1889 года, успев вдохновить и обучить новое поколение русско-говорящих казахов, – всего за несколько лет до того, как роль таких фигур подвергнется новым и губительным ограничениям.

Репертуары идеологии и управления, с которыми Ибрай Алтынсарин столкнулся на протяжении своей деятельности, предоставляли ему, как и любому другому администратору, варианты выбора. Алтынсарин работал в рамках этих вариантов и применял собственное понимание состояния и перспектив хорошо известных ему мест и населения, чтобы сформулировать и отстоять оригинальные взгляды на возможное будущее степи. Однако если мышление Алтынсарина было независимым, то Тургайская область, несомненно, была зависимой территорией, и это был главный фактор, который ограничивал как диапазон доступных ему вариантов выбора, так и вероятность воплощения его идей в жизнь. В иерархическом административном мире Российской империи проект мог преуспеть при содействии такого покровителя, как Барабаш или Ильминский, либо провалиться при противодействии или безразличии такой могущественной фигуры, как Проценко. С этой реальностью сталкивался любой чиновник, стремившийся сделать карьеру. Однако Алтынсарин недаром сознательно демонстрировал свое этническое и конфессиональное отличие от большинства тех, с кем имел дело по долгу службы. Именно за эти отличия его нередко и выбирали: ведь он мог предоставить вышестоящим инстанциям доступ к местному знанию, а уж те могли либо использовать его по своему усмотрению, либо игнорировать. Будучи порождением раннего «цивилизационного» проекта в степи, он до некоторой степени повлиял на будущее этого проекта. С. Лайонс (индеец по происхождению), описывая индейские племена оджибве/дакота, провокационно толкует «крестик» – подпись, поставленную на соглашениях с правительством США американскими индейцами, – как символ одновременно принудительного давления, оказываемого имперскими учреждениями, и действий коренных жителей, вынуждаемых связать с ними свою судьбу [Lyons 2010]. Жизнь и деятельность Алтынсарина на службе царской администрации Казахской степи представляли собой именно такой компромисс.

Администрация, и без того разношерстная и непоследовательная, несколько раз сменялась и при жизни Алтынсарина, и после его смерти. Направление, в котором она двигалась, постепенно становилось все менее благоприятным для местных знаний, которые использовал Алтынсарин, отстаивая свои идеи. При А. Е. Алекторове и А. В. Васильеве по предложению Алтынсарина в Тургайской области были построены образовательные учреждения, и к ним добавились простые, дешевые передвижные сельские школы, приспособленные к местному образу жизни. В начале XX века Тургайская область будет значительно опережать другие степные области по качеству и количеству школ. В этих школах широкое применение нашли учебники Алтынсарина. Его популяризация ислама, более верного с точки зрения доктрины и совместимого с российским управлением, была не столь приемлемой, хотя многие чиновники ее одобряли. Однако противостояние Алтынсарина крестьянской колонизации степи не могло продержаться долго в XX веке, так как в ее поддержку был разработан новый свод законов и использован другой набор фактов.

Поскольку в 1890-е годы царская политика стала одновременно более исламофобской и сосредоточенной на крестьянской колонизации, следующему поколению казахских посредников будет труднее, чем Алтынсарину, отстаивать иное религиозное, экономическое и культурное будущее степи в составе Российской империи. В то время как царская политика оставалась непоследовательной и противоречивой, казахи и русские, чье отношение к имперскому центру было совершенно разным, время от времени продолжали находить точки соприкосновения. Однако нежелание идти на компромисс, которое они обнаружат друг у друга на рубеже веков, в конечном итоге окажется решающим – и приведет к непримиримым разногласиям.

Глава 4

Ключ к мировым сокровищницам «Русская наука», краеведение и цивилизационная миссия в Сибирской степи

Около 1894 года Абай Кунанбаев (1845–1904), казах из известного рода кочевников Среднего жуза, получивший как исламское духовное, так и русское светское образование, написал своим собратьям казахам следующие слова: «Русская наука, культура – это ключ к мировым сокровищницам. Владеющему этим ключом все другое достанется без особых усилий» [Кунанбаев 1993:187][276]. Абай был не единственным среди казахов Сибирской степи (Акмолинской и Семипалатинской губерний), кто пропагандировал ценность русского образования. В контексте недавнего, казалось бы, необратимого завоевания степи Российской империей это казалось разумным приспособлением к меняющимся реалиям. Оглядываясь назад, можно сказать, что оно также отражает полную капитуляцию перед модернизационными устремлениями укрепляющей свои позиции империи, признание ее материального превосходства и отказ от ценности чуждых метрополии форм познания. Однако, если пристальнее взглянуть на интеллектуальную жизнь сибирской степи в конце XIX века, мы увидим более сложную картину, в которой казахские интеллектуалы приняли цивилизационные предпосылки некоторых своих имперских партнеров по диалогу, используя знание местных условий для выработки аргументов о том, как эти представления должны быть реализованы. Но по мере того,