а те казахи, что находили направленность газеты убедительной, выполняли ее миссию, внося в нее собственный вклад. За десять с лишним лет (1888–1902 годы – микрофильмы за 1889 год отсутствуют) газета не раз вызывала гнев центральных властей, еще чаще ей приходилось отстаивать своих нерусских авторов[288]. При этом в ней удавалось публиковать удивительно широкий спектр материалов – от местного фольклора до европейской истории, от резюме последних научных исследований до скромных, доморощенных методов решения повседневных проблем[289].

Материалом для публикаций служила также деятельность местных статистических комитетов, подчинявшихся Министерству внутренних дел, особенно в Семипалатинской губернии. Такие учреждения существовали во всех губерниях Российской империи. Они отвечали за сбор самой разноплановой информации, такой как статистика населения, данные об урожае, сведения о состоянии различных хозяйственных предприятий, а также за предоставление данных губернским властям и Центральному статистическому комитету в Санкт-Петербурге[290]. В этом заключалась так называемая обязательная работа Семипалатинского статистического комитета, и на всех уровнях достаточно ясно прослеживалось желание комитета иметь дело с сильным государством.

Однако с 1898 года статистический комитет также взял на себя издание ежегодной «Памятной книжки Семипалатинской области» (ПКСО). В период с 1898 по 1902 год ПКСО совмещала обычные функции подобных «книжек» (справочная информация о местных чиновниках и предпринимателях, а также календарь важных событий) с публикацией пространных статей о казахской культуре, истории казахского населения губернии и поселенцах, о флоре, фауне, земледелии и животноводстве и др.[291] Кроме того, в 1901 году в Семипалатинске был открыт подотдел базировавшегося в Омске Западно-Сибирского отделения ИРГО. Многие авторы, чьи материалы были опубликованы в «Записках» этого подотдела, писали также в ПКСО, и рост числа их публикаций в «Записках» совпадает с резким его падением в ПКСО. Таким образом, представляется вероятным, что подотдел фактически сменил ПКСО в функции площадки для публикации региональных исследований.

Изучение местной флоры, фауны и групп населения имело многозначный политический подтекст[292]. В Семипалатинске это было особенно важно, учитывая его место в политической географии Российской империи. Этот скромный город на Иртыше, один из административных центов империи, был также местом ссылки. Самым известным из всех, кто отбывал там ссылку, был Ф. М. Достоевский, который после освобождения из омского «Мертвого дома» был направлен в Семипалатинск, где познакомился с Ч. Валихановым. Но во второй половине XIX века в городе проживали еще десятки ссыльных, находившихся под тайным или явным надзором царской жандармерии. Среди них были как последователи знаменитого радикала Н. Г. Чернышевского, так и участники неудавшегося польского восстания 1863 года. В условиях, когда государственным органам не хватало чиновников с достаточным образованием, эти образованные, но политически неблагонадежные люди часто проводили под эгидой государства исследования, касавшиеся Семипалатинской области. Многие из них, впитавшие рационализм и материализм радикальной культуры 1860-х годов, осознававшие эпоху реформ как время либерализма «малых дел», стремились также проводить самостоятельные, независимые исследования[293]. Казахстанскими историками написаны в высшей степени эмпирические монографии, посвященные научной деятельности этих ссыльных, в числе которых Н. Я. Коншин (чаще всех прочих публиковавшийся в ПКСО), Е. П. Михаэлис и И. И. Долгополов [Галиев 1978]. Нельзя принимать как данность, что оппозиционная политика таких деятелей должна была выражаться в противостоянии имперскому правлению в степи. Либерализм, понятие, крайне рискованное для Российской империи даже при самых благоприятных обстоятельствах, никогда последовательно не выступал как преграда для имперской экспансии[294]. Но если политические ссыльные или другие оппозиционно настроенные деятели желали критиковать имперскую власть в тех проявлениях, в которых они ее наблюдали в своем окружении, регионоведение служило для них возможностью замаскировать жесткую критику под эмпирическую науку, полезную для государства, которое ее поощряло.

Таким образом, и КСГ, и ПКСО, и «Записки Семипалатинского подотдела ИРГО» были по-своему маргинальными изданиями. КСГ рассматривала как власти, так и стремление казахов к цивилизации как временные явления: ни первое, ни второе не одобрялось единодушно, и для того чтобы исчезло либо первое, либо второе, достаточно было смены генерал-губернатора. Краеведческие издания, конечно, не были полностью созданы ссыльными, но многие их авторы уже успели навлечь на себя гнев государства. Сами публикации также иногда оказывались предметом недовольства властей [Хабижанова и др. 2003: 77][295]. Тем не менее они оставались важной частью имперского правления в сибирской степи более десяти лет – одна из возможных конфигураций взаимоотношений между центром и национальной окраиной, столичным и местным знанием.

КСГ активно добивалась участия казахов в своих начинаниях, но краеведческие организации также были площадками межнационального обмена. Абай, например, с 1886 года был членом Семипалатинского статистического комитета[296]. Молодой казах, выпускник Омского техникума и Императорского лесотехнического института А. Букейханов поставлял материалы в ПКСО[297]. Вовлечение в такие проекты казахов, учитывая немногочисленность русскоязычных школ в генерал-губернаторстве и мрачные физико-антропологические взгляды на их интеллект, требовало некоторой интеллектуальной гибкости. Здесь оказались полезными социально-эволюционистские представления и взгляд на историю с точки зрения «времени большой длительности»[298]. Уже под конец существования КСГ некий В. Иванов приводил доводы в пользу релятивизма и подразумеваемого им покровительства: «Европейские народы, носящие ныне все признаки высшей культуры, не всегда были таковыми. Они в своем совершенствовании прошли известных ряд ступеней, из каковых одной является та самая, на какой стоят в настоящее время киргизы, ведущие кочевую жизнь» [Субханбердина 1994: 657]. Таким образом, при наличии соответствующих моделей и стимулов казахов можно было бы изменить в лучшую сторону в относительно короткие сроки. Если это мнение шло вразрез с приобретенными антропологическими познаниями о кочевниках, то правовед и этнограф И. И. Крафт, служивший в соседней Тургайской губернии, предложил обоснование трудов по реформированию и возвышению казахов, которое хорошо вписывалось в парадигму расового мышления на рубеже XIX и XX веков. В докладе Императорской археологической комиссии, перепечатанном в КСГ, Крафт не только выдвинул гипотезу, что бывшие рабы казахов (русские и оседлые жители Средней Азии) ассимилировались с кочевниками в прошлые века, но и что это имело ощутимые положительные последствия:

Не в этом ли смешении крови высшей расы с кровью туземцев следует видеть одну из причин того, что киргизская народность не подвергается участи многих инородческих племен, находящихся даже в лучших условиях, – вымиранию, а обнаруживает живучесть, жизнеспособность и стремление к высшей культуре? Не в этом ли освежении крови кроется одна из причин того, что казахи свободно и умело переходят к земледельческому быту, становясь на один уровень, а иногда и опережая исконных земледельцев – русских колонизаторов? [Крафт 1900: 94].

С этой точки зрения казахи