У тебя будет два дня, прежде чем болезнь проявит себя в твоем теле, но зная, что от судьбы не сбежишь, эти двое суток ты полностью посвятишь дьяволу.

Он уставил палец на второго, самого тучного из пьяниц.

- Ты не забудешь моих слов. И потому завтра твоя кровь застынет в жилах, когда ты услышишь стук в свою дверь. Это будет твой вернейший приятель Белоголовый, в смятении и недоумевающий, обезумевший от горя и страха. Ты закроешь дверь прямо перед его носом. «Любезный Хенлейн, - закричит твой друг. - Я сделал всё для тебя, чтобы избавить от еврейской вдовы. Помоги же мне сейчас».

Тучный мужчина побледнел.

- Никто об этом не знает, - произнес он. - Никто!

- В конце концов он уйдет. Ирония в том, что, хотя ты остерегся Белоголового, зараза уже течет в твоей крови, и ты умрешь лишь минут на десять позже него - от своей же собственной руки.

Он обратился к третьему:

- Что до тебя, Бурхард, - твой жребий будет самым тяжким.

Мужчина вызывающе поднял лицо.

- Благодарю вас, сударь.

- Вот почему у тебя будет самый тяжкий жребий: поскольку мои предсказания сбудутся, ты станешь пить все больше и больше, а потому все больше храбриться. Завтра ночью, пьяный и одинокий, ты отправишься посмотреть на ямы с мертвецами.

- А почему бы и нет? - фыркнул мужчина. - Сдается мне, прикосновение к смерти делает жизнь значительно интереснее.

- В своей наглости и дерзости ты решишь помочиться на трупы, чтобы доказать тем самым свое неуважение к смерти. Едва подумав так, ты быстро расстегнешь штаны и сделаешь это. Но когда будешь опорожнять мочевой пузырь, то станешь слишком близко к яме. Земля обвалится под твоими ногами. И ты свалишься внутрь.

Сломанная рука - меньший из твоих ужасов. Ты очутишься в смертельной ловушке, неспособный выбраться на свободу. К тому времени, как утром придут могильщики и вытащат тебя наружу, ты протрезвеешь и поумнеешь. Несомненно, сумеешь извлечь пользу из этого великого испытания… если не подхватишь инфекцию.

Он повернулся к последнему.

- А ты. Ты… - Мужчина отпрянул от приближающегося пальца. Однако уйти ему было некуда. Палец приближался неумолимо. Голова гуляки легонько ударилась о стенку кабинки. Палец легко ткнул его в середину лба. Фауст улыбнулся и продолжил: - Ты проживешь долгую жизнь и умрешь в своей постели. Дети и внуки соберутся возле тебя, чтобы выслушать твое последнее благословение. Твоим друзьям стоит завидовать тебе.

После, когда они покинули таверну, Вагнер полюбопытствовал:

- Магистр! Вы действительно описали этим людям их будущее?

- А? - пожал плечами Фауст. - Это чье-то будущее. Какая разница, кого оно ждет - этих несчастных глупцов или кого-нибудь другого? Это прогонит их из таверны и даст возможность остальным спокойно поесть.

Снаружи в ясном небе стояла полная луна. Прогулка до дома оказалась приятной.

- Завтра, - произнес Фауст, - мы посетим все места, не укладывающиеся в наш шаблон, и определим, кто был пациентом прославленного Шарлатана. Уверен, что все или почти все. Когда их имена будут установлены и записаны, то, что останется, должно будет соответствовать нашему тезису в пределах обычных отклонений. У нас будет необходимое нам доказательство.

- И мы сможем запечатать колодцы?

- Тогда сможем запечатать колодцы.

Они миновали труп Шорлото, лежавший примерно в пяти улочках от таверны. Он был раздет догола и облит горячим дегтем, хотя до или после смерти - определить было трудно. Затем труп оклеили его же собственными прокламациями. Все зубы ему выбили, для того чтобы запихнуть в рот мертвую крысу.

Вагнер ощутил, как от этого омерзительного и ужасного зрелища у него подгибаются ноги, однако Фауст, который нечто подобное и ожидал, решительно проследовал дальше. Он не мог оплакивать гибель такого человека, неважно, насколько беззаконны были действия мстительных родственников его жертв.

Злословие для Вагнера было неприемлемым методом. Фауст же начал насвистывать.

Вызывало изумление, какие чудодейственные результаты могут дать слова, сказанные на ухо подходящей женщине.

Когда Пасха была уже на носу, по дорогам снова можно было путешествовать. Вокруг все расцветало, обещая хороший урожай, везде были зеленые побеги, стрекозы и грязь. Переполненные ручьи стремительно сбегали с горных склонов, весело размывая берега и смывая мосты. Птицы вили гнезда среди бурелома, где февральские бури завалили колеи на дорогах, по которым прежде ездили повозки. Над камышами вилась мошка. Новая жизнь чувствовалась повсюду.

Сердце Маргариты пело.

Весна напоминала возвращение в рай после чистилища зимы и Энгельзала. Там, куда они уезжали, отец владел домом и частью фруктового сада. Примерно полгода они бесцельно жили среди прочих скитальцев. Там же на их семью напала инфлюэнца, точно волк из темного леса, утаскивающий с собой ослабевших ягнят. Отец еще не совсем поправился. Мать опекала его все время, пока нанятый кучер проклинал на чем свет стоит лошадей, а заодно и скверные дороги. Но повозка медленно катила домой.

Когда они увидели впереди высокие стены и башни Нюрнберга, величественные и такие знакомые, глаза Маргариты наполнились слезами. Таможенный офицер у городских ворот махнул им, чтобы проезжали, и они оказались на улицах и испытали боль от нахлынувших на них тысяч воспоминаний. Они ведь помнили всех, кто скончался. София. Агнесса. Дядя Цилер и тетя Цилейрин. Двоюродная бабушка Нютцел. Старик Рейстербек, живший через улицу, и его сын Вильгельм. Молодой Бидермейер. Семья Заурцапфов. Кресснеры. Валентин Себолд. Казалось, весь мир умер, а здания покойных оставлены в виде надгробий. Маргарита с некоторым удивлением увидела на улице знакомые лица и поняла, что люди, которых она знала, еще живы.

Фауст не пришел к воротам встретить ее.

Но откуда бы он узнал о ее прибытии? К тому времени чума ушла своей дорогой, и в Баварии не осталось ни одного человека, который сомневался бы, что Фауст - величайший человек в Европе. И действительно, очень многие считали его равным или даже более великим, чем такие мудрецы древности, как Аристотель, Цицерон и Гермес Трисмегист. По дороге из Энгельзала в каждой небольшой гостинице, на каждой остановке, когда набирали воду, Маргарита слышала о его трудах, благодеяниях, бесстрашии перед лицом смерти. Она слышала, как о нем молились как о единственной настоящей отраде этого мрачного, темного века.

Наконец повозка добралась до места и остановилась перед домом Рейнхардтов. В этот грустный миг там царила тишина. Потом ниоткуда появились слуги. Соседи кричали из окон и бежали на помощь. Со всех сторон раздавался радостный смех, лились слезы, люди крепко обнимали прибывших, издавая возгласы счастливого неверия. Хлопали открываемые двери. Внезапно улица наполнилась рабочими и мастеровыми. И цветами! Всю повозку осыпали цветами, прямо из корзин, охапками. И повозка, и брусчатка подле нее оказались в цветах. Подмастерья стояли на крышах и двойными пригоршнями сыпали лепестки так, что те опадали вниз, подобно снегу.