Мать помогла отцу подняться по ступенькам крыльца, и тут наступила приличествующая моменту тишина: он достал ключ от дома и повернул его в замочной скважине. Дверь отворилась, и все развеселились. Отец обернулся, и его измученное осунувшееся лицо тоже озарила улыбка. Взмахнув ключом, он несколько раз низко поклонился.

Фауст не пришел к ее дому, чтобы поприветствовать.

Маргарита, сгорая от нетерпения, ждала случая поинтересоваться. Дети, радостно визжа, скакали вокруг, и все изумлялись тому, как они подросли. Пока руководители разных подразделений один за другим выходили вперед, чтобы доложить, что все фабрики целы и невредимы и работают в полную силу (неужели, подумала Маргарита, у нас было столько фабрик, когда мы уезжали?), пока заботливые руки дюжины новых слуг разгрузили повозку, дом заново успели проветрить.

Наконец мать искоса посмотрела на толпу и спросила:

- А где наш механик?

- Именно он и сказал нам, что вы вернетесь сегодня, - сказал управляющий магазинами. - И обеспечил цветами.

- Откуда… Откуда цветы? - спросил отец. - Для них еще очень рано. Это какое-то чудо.

- Они из ваших стеклянных домиков.

- Стеклянных домиков? Какая мне нужда иметь стеклянные домики?

Худощавый молодой человек пробился вперед, его высокий голос почти терялся в людском уличном говоре.

- Мы выращиваем медицинские растения… Сельскохозяйственные растения из Нового Света… Шоколад, табак… Новый плод под названием томат и новый напиток, называемый кофе.

- Но эти… стеклянные домики? Нет, нет, кто мог позволить такие расходы?

- О, деньги просто текли нам в руки, сударь. Гроссбухи велись аккуратно, можете проверить. Вы останетесь довольны, сударь, уверяю вас.

- Однако где? - настойчиво вопросила мать, - где он?

- В церкви, занимается приготовлениями.

- Приготовлениями? К чему?

- Завтра он будет читать пасхальную проповедь.

Затем к ним один за другим подходили люди с гроссбухами, копиями планов и книгами заказов, чтобы растолковать, как и чем недавно приросли владения Рейнхардтов, и произвести перепись новых фабрик, новых зданий и новых предприятий.

Очарованная Маргарита слушала, и вряд ли ей удавалось проследить за всем, чем ныне владела их семья. «Похоже, мы теперь очень богаты, - размышляла она. - Как странно…»

Вечером, расчесывая волосы, Маргарита услышала, что в ее окошко кто-то кидает мелкие камешки.

Собрав у горла ворот ночной сорочки, она резко открыла ставни и выглянула на улицу. Там стоял Вагнер. В конусообразной шляпе, блузе мастерового и панталонах он смахивал на итальянского клоуна. Он низко поклонился, а затем высоко поднял к щели в ставнях рогульку, на которой висел сложенный квадратик бумаги.

- Вагнер! - Улыбнувшись, Маргарита протянула руку, чтобы взять предложенную бумажку. Его круглое лицо пристально смотрело вверх прямо на нее: бледное земное отражение торжественной луны на небе. - Нас не было так долго! Как поживает ваш хозя…

У Вагнера тут же навернулись слезы, и он спешно ушел.

Секундой позже Маргарита подумала: «Конечно. София». Она даже не взглянула на листок, который держала. Зная, чт? там должно быть, она ощутила, как у нее что-то крепко сжалось где-то в середине груди. Но ей не хотелось читать письмо от Фауста этой ночью. Не хотелось прибавить хоть один гран эмоций к этому суматошному, удивительному дню.

Затворив ставни, она взяла свечу, прошла с ней к кровати и села. Какая-то слабость заставила ее открыть письмо, только чтобы взглянуть на почерк. И эта же слабость вынудила ее прочесть:

…

Прекраснейшая!

Молю, не упрекай меня за отсутствие, когда все мои мысли неотступно ютятся у твоих ног. Я бы с радостью поменял богатство, честь и все механизмы мира на вечную тьму, только бы еще раз взглянуть на твое прекрасное и обожаемое лицо. И все же признаюсь: не долг препятствует мне убежать прочь, а страх. Да, страх! Я, не боящийся ни Человека, ни Истины, трепещу при мысли, что ты презираешь меня. Ибо что мы суть друг для друга, как не тени, мысли, предположения - робкие, так и не коснувшиеся друг друга, все еще не опаленные жестоким солнцем любви? Твое отсутствие лишило меня умения лгать, способности скрыть мою пылающую страсть. Один взгляд скажет мне все. Мое лицо вероломно даст тебе понять, на что я не могу осмелиться. А потом?… Если моя любовь тебе отвратительна, а мой вид вызывает на твоем прелестном лице гримасу сильнейшего негодования, то огонь в моих глазах погаснет. Тогда избегай меня - я обещаю не преследовать тебя, а поспешу скрыться в Тартаре нищеты, смирения и отчаяния. И все-таки, если каким-нибудь чудом мое ухаживание принесет тебе радость, приди ко мне завтра ночью, и мы превратим наши тени в материю, а нашу любовь - в славу.

Обожающий тебя и преданный,

И. В. Ф.

Маргарита прочитала письмо несколько раз, чтобы удостовериться, что в нем сказано то, что, похоже, имелось в виду. Разделить такую смесь тревог и надежд казалось ей невозможным. Она знала, что Фауст хочет ее, и знала, почему это дурно. С его стороны неучтиво было просить ее, тем более не лицом к лицу, поставить под угрозу бессмертие ее души в обмен на то, что считалось, по общему мнению, сиюминутным и мимолетным удовольствием.

Она долго лежала на постели, размышляя о письме и стоящим перед нею выбором: на одной чаше весов - спасение, на другой - проклятие и Фауст. Спокойно обдумывая, что ответить, она незаметно для себя провалилась в сон.

Тем не менее, подумала она, независимо от выбора - это именно тот путь, которым мужчина обязан проявить себя.

Пасхальное утро выдалось ясное, с пением птиц, пестрыми облачками на небе и игривым легким ветерком. Оно заливало солнечным светом крыши домов и стучалось бесплотными кулаками во все двери. Маргарита обдумывала, какое надеть платье, и уже перебрала все - ни одно, казалось, не подходило для той важной вещи, что она задумала - и наконец надела скромное белое. И вот настало время идти, и родители позвали ее от парадной двери.

Она присоединилась к ним.

Они медленно шли к церкви; отец опирался с одной стороны на трость, с другой - на свою заботливую супругу. Он казался невероятно хрупким. Едва Маргарита увидела, как белы и хрупки его руки, ее щеки залил виноватый румянец и она смутно решила быть целомудренной, отставить прочь все мысли о задуманном, до тех пор пока не будет решительно убеждена, что это - хорошо.

Но с холмов словно бы сбежал какой-то проказливый сатир, необузданный язычник, и остановился со свирелью в руках прямо за садовыми воротами. Он позвал Маргариту. Ее тело заныло и появилось страстное желание уйти в привычную, не сулящую сюрпризов безопасность дома за спиной. Она почувствовала себя беспокойно, попав под пасхальный ветерок, достаточно прохладный, чтобы ежиться; ветерок же знай себе танцевал по улицам города, дергал ее за платье и кричал: «Уходи! Уходи! Уходи к своему мифическому, демоническому любовнику, ступай на его невероятные поля Аркадии, скинь туфельки, сбрось одежду, засмейся и лети, а тебя будут догонять, и, да, вы ляжете с ним прямо в овражке».